На чужом пороге - [38]

Краммлих попивал коньяк и рассеянно скользил взглядом по строчкам. Понятное отцовское беспокойство. Милые подробности семейного быта.

«Теперь о твоей любимой оранжерее...»

Краммлих споткнулся на этой фразе. Что за черт? С каких пор он попал в цветоводы?

«Ты даже не можешь представить, какое это унылое зрелище. Старый Макс совершенно ослеп и пожег химикатами все хризантемы, хотя сейчас это были бы лучшие цветы: осень — их время. А вчера, подстригая в розарии кусты, он обрезал уйму веток с великолепными бутонами...»

Ах вот оно что! Значит, аресты продолжаются, понял Краммлих, и тут же вспомнил о секретном приказе, который всегда носил с собой, но до сих пор не доставал ни разу. Приказ этот он получил буквально в самую последнюю минуту, уже на аэродроме, когда должен был садиться в «юнкерс-152», летевший в эту злосчастную дыру. Ничтожная бумажка заключала в себе страшную силу. Достаточно было пустить ее в ход, и гауптман Эрнст Дитц — именно он, потому что приказ касался только его, — будет арестован, допрошен с пристрастием и расстрелян. Основанием, поводом могло послужить малейшее подозрение в неблагонадежности. Брр!..

«Бедный Эрни, — подумал Краммлих, — должно быть, он что-то натворил-таки в Берлине или знался с людьми, которых теперь... нет. Если б на него был определенный материал, его б давно уже прибрали. А так, наверное, только какие-нибудь сплетни!

Бедняга Эрни! — усмехнулся Краммлих, — как тебе повезло, что я не зарюсь на твой пост и терпеливо сношу твои плебейские штучки. Будь на моем месте какой-нибудь циничный карьерист...»

Краммлих покачал головой, отпил еще глоток и стал читать дальше.

«Здесь у нас тихо, правда иногда стороной пролетают проклятые янки. Поэтому Соблюдаем затемнение. Но от случайной бомбы никто не застрахован, вот я и решил перевезти всю картинную галерею в город. А твою прекрасную филателистическую коллекцию уже переслал тетке в Цюрих».

Теперь Томас Краммлих понимал иносказания сразу. «Филателия». Отец имел в виду, конечно, рейхсмарки, а вовсе не почтовые. «Молодец, старик! Правда, мне добраться до них будет не просто, — рассуждал Краммлих. — Приказ о порядке эвакуации еще не получен, но уже ясно: полетишь ли на самолете, поплывешь ли на корабле — из этой мышеловки мало кому суждено вырваться. А если все же тебе повезет и ты прорвешься в фатерланд, разве ты знаешь, мой милый, как тебя встретят в Берлине? В Цоссене?..»

Странная тревога — вовсе не осознанная, а какая-то глубинная, инстинктивная — стала наползать на Краммлиха. Он попытался понять, чем эта тревога вызвана, но сразу понять не смог. Мысль вилась где-то рядом, но не давалась ему.

Желтый круг бежит, бежит вдоль толстых стенок, искры вспыхивают и гаснут, вспыхивают и гаснут, тусклые искры. Тоже вот задача: никак не вспомнит, где видел этот круг прежде? Может быть, в Монте-Карло?

Он вспомнил казино, чинных старух в брильянтах и стариков в модных сюртуках; как их сухие пальцы перебирают фишки, то сложат их в столбик, то рассыплют. Нервничают. «Господа, делайте ваши ставки». Крупье как автомат — элегантный, бесстрастный автомат — молодое лицо невозмутимо, и кажется, что и эта кожа, и этот пробор, и этот галстук из одного материала. «Игра сделана»...

О боже, и что это его так угнетает?

Неужели все из-за Руты? Но не могла она оставить никакого конверта! Во-первых, у нее для этого не было времени; она ведь всю дорогу от Доронина бежала, иначе не успела бы так быстро. Во-вторых, нет в этом городе человека, которому она могла бы довериться. Нет, нет! Она одна! В пустоте! И ее слова — только дешевый шантаж!..

А если не шантаж?..

В гестапо работают весьма ограниченные люди. В тонкости вникать не станут.

Желтый круг в стакане расплескался, искры рассыпались. Неужели это руки так дрожат? Спокойнее, Томас, только не теряй головы. Сколько может быть шансов, что такое письмо существует? Один из ста? Не больше. Никак не больше...

Но достаточно!..

Он закрыл глаза, и опять желтое колесо завертелось перед глазами.

Один.

Совсем один. Что бы с ним ни случилось, в какую бы он беду ни попал, никто не отзовется, никто не протянет руку помощи. Один... Впрочем, Эрни. У него ведь есть приятель — добрый малый Эрнст Дитц. Они связаны одной веревочкой. Они должны друг другу помогать. Эрни поможет ему, если что случится, иначе Томас Краммлих положит на стол гестапо цоссенскую бумажку, и Дитцу — конец,

А вдруг у гауптмана есть точно такое же предписание против него — Томаса Краммлиха?..

На несколько мгновений стало темно.

Потом опять все возвратилось в норму, даже сердце успокоилось и перестали дрожать руки. Краммлих поднялся и стал неторопливо надевать мундир. «Все ясно, старина, — бормотал он, — надо действовать. Действовать немедленно, если ты хочешь выжить, и рассчитывать только на себя. Надо выжить хотя бы для того, чтобы все это повторилось еще раз — и жара в Монте-Карло, и «Беркопф», и та скамейка под старым дубом, и дети на лужайке — смешные воины в кожаных колетах и тирольских шапочках с крашеными петушиным перьями...»

Она проснулась от скрежета засова, Луч фонарика скользил по камере, остановился на ней.