На чужом поле - [7]

Ладно, понесло меня, косноязыкого, с этими языками. Вернемся к фактам. Столик так и не упорхнул птицей Феникс, блондинка и не думала спешно отращивать русалочий хвост, а я остался Игорем Губаревым, двадцати восьми лет, холостым, образование высшее, русским, не имеющим и не пребывавшим, только несколько вспотевшим.

Потом мы с блондинкой немного побеседовали. Из разговора выяснилось, что я был подобран в бессознательном состоянии "стражами общественного спокойствия" у одной из дорог, ведущих в столицу, и доставлен на излечение. Еще блондинка успокаивающе сообщила, что, коль состояние мое вернулось в норму, задерживать меня в больнице никто не будет. Скоро начнется обход, а потом заплати, дорогуша, за присмотр и иди на все четыре стороны.

- И постарайся больше не падать, - посоветовала блондинка, сочувственно качая головой.

Ее слова насчет платы за обслуживание несколько озадачивали,

но я промолчал. Решил я также ничего не говорить насчет той лесопосадки и теплого вечера двадцать четвертого июля. Пресловутый внутренний голос доверительно подсказал мне, что я останусь непонятым.

И насчет "стражей общественного спокойствия" и "столицы" я тоже

решил не выяснять. Я только спросил на всякий случай, какое же сегодня число и какой по счету год, ссылаясь на провалы в памяти, и получил в ответ сожалеющий взгляд и сообщение о том, что на дворе нынче восьмое число третьего месяца четыреста двенадцатого года династии.

Этим я и удовлетворился и принялся задумчиво бродить по коридору. Мысли мои были несколько всклокоченными, но текли, в общем, в одном направлении. Вероятно, мое монотонное хождение надоело сухощавой блондинке и она велела мне вернуться в палату.

Я открыл дверь - и остановился. Хотя изумление тоже должно иметь предел. Дело в том, что в палате произошли метаморфозы. Исчезли низкие лежаки без спинок и их место заняли самые обыкновенные

больничные кровати с белыми квадратными плоскими подушками. Одеяла, правда, остались зелеными. Кое-кто продолжал спать, кое-кто сидел, опустив ноги на пол, кое-кто прогуливался босиком по голубому полу вдоль зеленых шкафов. Задумчиво бредущий мимо мужчина в длинном халате рассеянно посмотрел на меня и кивнул.

- Здравствуйте, - машинально пробормотал я.

На его шее, чуть ниже правого уха, виднелось круглое коричневое родимое пятно величиной с копеечную монету. Точно такое же, как у меня. Я направился к своей кровати, кивая на ходу другим блондинам, а они говорили: "Привет! ", "Ожил-таки", "Выкарабкался, парень", - я направился к кровати, разглядывая их шеи, и заметил еще одно родимое пятно. И еще. И еще...

Я сел на кровать, скрипнувшую сеткой, закрыл глаза и принялся монотонно покачиваться. Вперед - низкие лежаки, назад - сухощавая блондинка, вперед - четыреста двенадцатый год династии, назад - больничные кровати, вперед - родимые пятна...

Кто-то тронул меня за плечо, спросил участливо:

- Эй, тебе плохо?

В ответ я только помотал головой, еще крепче зажмурился и продолжал свое нехитрое занятие.

Кровати, вероятно, не могли здесь появиться, пока я отсутствовал. Значит, они здесь и не появлялись. Значит, их здесь и не было.

Предметы на столике сиделки стали телефоном, будильником и зажигалкой чуть ли не на моих глазах. Возможно, они и выполняли функции телефона, будильника и зажигалки до своего превращения, но форма их была для меня, Игоря Губарева, непривычной. А потом стала привычной. И непривычные лежаки без спинок превратились в привычные больничные кровати...

У Шекли есть замечательная повесть "Обмен Разумов". Совсем недавно, в апреле или начале мая, побывал у меня в гостях наш начинающий фантаст, непременный участник школьного литкружка Леша Вергиенко и взял почитать красный томик Шекли с полумесяцем на обложке, что-то из Брэдбери, Струцацких и Биленкина. И я потом перечитал Шекли и еще раз насладился его юмором.

Так вот, есть там одна штука - "метафорическая деформация". Это когда необычайное воспринимается как обыденное. Говоря словами героя Шекли, "я могу подумать, что вижу корову, когда на самом деле предо мной альтаирец".

Фантастика, конечно, остается фантастикой - я-то ведь не был героем Шекли, - тем не менее подобное объяснение хоть на что-то годилось. По крайней мере, можно было считать, что дело здесь не в метаморфозах, происходящих в окружающем мире, а в моем восприятии. Что-то во мне, может быть даже по неведомой команде извне, заставляло меня видеть вещи более привычными, чем они были на самом деле. Поначалу этот механизм срабатывал не сразу, но впоследствии действовал почти безукоризненно, так что я до сих пор не знаю, что же на самом деле окружало меня. Впрочем, возможно, гипотеза моя абсолютно несостоятельна.

Разобраться с одинаковыми родимыми пятнами обитателей больничной палаты было сложней. Тем не менее, само их наличие говорило о том, что абсурд вовсе не такой уж абсурд. Абсурд получался со смыслом.

Я сидел и покачивался, вокруг тихо переговаривались, скрипели

кроватями, вздыхали. Так продолжалось до визита врача, шумно хлопнувшего дверью (отчего я открыл глаза) и зашагавшего прямо ко мне. Остальные разбрелись к своим кроватям. Белокурый толстяк в зеленом халате, со стандартным родимым пятном на массивной шее, был бородат и высок. Его серые прищуренные глаза некоторое время жестко обыскивали меня, потом русая борода шевельнулась и раздался неожиданно пронзительный голос, похожий на голос нашего завуча: