— Не скажу, что мне не хотелось бы туда съездить, хотя наверняка там многое уже не так, как было. Да только моей родне не понравилось, что я выхожу за иностранца, и с тех пор я с ними не разговаривала. Понятное дело, тут много такого, что совсем не так, как у нас дома, но, удивительно, к чему только не привыкаешь. Я многое вижу. Не знаю даже, захотела бы я снова жить такой скучной жизнью, какой живут в Лондоне.
Я улыбнулся. Ведь то, что она сказала, странно не соответствовало ее поведению. Она была образцом благопристойности. Просто поразительно, что она прожила 30 лет в этой дикой, чуть ли не варварской стране и не подверглась никакому ее влиянию. Хотя я и не знал турецкого, а она говорила на нем бегло, я был убежден, что она страшно его коверкает, причем с акцентом кокни. Я полагаю, она, пройдя сквозь все эти превратности судьбы, осталась той же педантичной и чопорной английской камеристкой, знающей свое место, потому что не владела способностью удивляться. Все, что ни встречалось ей на ее жизненном пути, она принимала за должное. На всякого, кто не был англичанином, она смотрела как на иностранца и, следовательно, как на человека чуть ли не слабоумного, к которому надо проявлять снисходительность. Со своим персоналом она обращалась деспотически — ей ли было не знать, как старший слуга в доме употреблял свою власть по отношению к младшим слугам? — и все в отеле было чисто и аккуратно.
— Делаю, что могу, — ответила она на мое поздравление, стоя, как всегда, когда разговаривала со мной, с почтительно скрещенными руками. — Понятное дело, нельзя ожидать, чтобы у иноземцев были такие же представления, как у нас, но, как его светлость говорил мне, мы должны в этой жизни наилучшим образом использовать то, что у нас есть.
Но самый свой большой сюрприз она приберегла к моему отъезду.
— Я рада, что вы не уехали, не повидав моих двух сыновей, сэр.
— Я и не знал, что у вас есть сыновья.
— Они уезжали по делам, но только что вернулись. Вы удивитесь, когда их увидите. Я выучила их своими, так сказать, собственными руками, и когда меня не будет, они оба будут продолжать дело.
Вскоре в холл вошли два здоровых смуглолицых парня. Ее глаза засветились от удовольствия. Они подошли к ней, обняли ее и звонко поцеловали.
— Они не говорят по-английски, сэр, но они немножко понимают, и, само собой, на турецком они говорят как на родном, а также на греческом и на итальянском.
Я пожал этой паре руки, синьора Никколини что-то им сказала, и они ушли.
— Прекрасные у вас ребята, синьора, — сказал я. — Вы должны ими гордиться.
— Я и горжусь, сэр, и они действительно хорошие ребята, оба. С самого их дня рождения они не доставляли мне хлопот, и они вылитый синьор Никколини.
— Должен заметить, никто и не подумает, что мать у них англичанка.
— Я не совсем им мать, сэр. Я только что послала их поздороваться с ней.
Смею сказать, я был довольно-таки сбит с толку.
— Они сыновья синьора Никколини от одной гречанки, которая когда-то работала в отеле, а поскольку своих детей у меня не было, я их усыновила.
Я искал, что бы такое сказать.
— Надеюсь, вы не подумаете, что на синьора Никколини ложится какая-то вина, — сказала она, несколько выпрямляясь. — Я бы не хотела, чтобы вы так думали, сэр. — Она снова положила руки и со смесью гордости, чопорности и удовлетворения добавила: — У синьора Никколини была очень горячая кровь.
Перевод с английского В. ПОСТНИКОВА
