На что похоже счастье - [80]

Но вокруг было уже нагромождено столько лжи – про Грэма, про Гарвард и про лодку, – к тому же этот вопрос был слишком серьезным, чтобы его скрывать, слишком важным, чтобы его утаивать. Она опустила голову и принялась разглядывать тарелку с нетронутой едой.

– Я видела его сегодня, – произнесла она негромко.

Она уже собралась продолжить, уточнить, кого имела в виду под «ним», но по выражению маминого лица поняла, что это излишне. Она сидела по-турецки напротив Эл ли с картонной тарелкой с кукурузным початком на коленях, и, когда она распрямилась, цепенея, кукуруза скатилась на покрывало. Мама не сделала ни малейшей попытки ее подобрать, и тогда Элли сама подняла ее, стряхнув крошки с покрывала, и с виноватым видом положила обратно на тарелку.

– Ты его видела? – переспросила мама. Глаза у нее были стеклянные.

– Вот куда я сегодня ездила.

– В Кеннебанкпорт?

Элли ошарашенно замерла. Ей никогда не приходило в голову, что мама тоже может следить за его жизнью, вести учет его достижениям примерно так же, как это делала она сама. Она всегда считала, что его имя никогда не упоминалось в их разговорах потому, что мама не желала об этом говорить. Теперь же впервые она поняла, что могла ошибаться. Возможно, все это было потому, что это она не хотела говорить о нем; возможно, это молчание было способом сдержать поток воспоминаний, точно повязка на кровоточащей ране.

Возможно, она тогда ушла от него вовсе не потому, что ненавидела его, а потому, что любила.

Мгновение спустя Элли кивнула.

– Грэм ездил туда со мной, – сказал она, умолчав об истории с лодкой. – Я не знаю, о чем я думала. Мне просто хотелось его увидеть.

Мамино лицо по-прежнему оставалось странно отрешенным.

– Ну и как, увидела?

Элли снова кивнула.

– Он вышел в город пообщаться с народом, – сказала она, и тут, к ее собственному изумлению, голос у нее сорвался. – Он не понял, кто я такая. Он меня не узнал.

– Ох, Элли. – Мама придвинулась к ней ближе. – Я не знала. Я понятия не имела, что тебе хочется с ним познакомиться.

– Я и сама не имела об этом понятия, – сказала Элли жалобно. – Наверное, глупо было воображать, что он может понять, кто я такая.

Оркестр на противоположном конце площади завершил очередную песню оглушительным крещендо и стих. Вокруг воцарилась атмосфера всеобщего ожидания. За многие годы празднеств все успели уже уяснить, что если небо окрасилось в мягкие тона индиго, а оркестр доиграл свою последнюю песню и аплодисменты затихли в теплом вечернем воздухе, значит скоро начнется салют.

– Знаешь, как я впервые заговорила с ним много лет назад? – спросила мама, и Элли кивнула в ответ:

– Ты была официанткой в закусочной, куда он приходил завтракать.

– Верно, и я всегда принимала у него заказ, и этим все ограничивалось, – сказала она. – Но однажды дождь лил без перерыва целую неделю. Он каждое утро появлялся промокший до нитки и устраивался в кабинке, из которой вечно торчали его длиннющие ноги. А потом в одно прекрасное утро дождь перестал.

– Совсем?

Мама кивнула.

– Когда я принимала у него заказ, я посмотрела в окно и сказала что-то в том духе, что случилось настоящее чудо. И знаешь, что он ответил?

Элли покачала головой.

– Он сказал: «Никаких чудес здесь не будет». Помнится, мы еще оба огляделись по сторонам, и я подумала, что он прав. Ну то есть это была третьесортная забегаловка. Вокруг пахло пережаренной яичницей, повсюду были пятна от воды, сиденья с разорванной дерматиновой обивкой и заветренные пироги. Но когда я спросила его, что он имел в виду, он рассказал мне об одном городке во Франции, в котором в семнадцатом веке якобы стали твориться всякие чудеса. Туда немедленно хлынули толпы людей в надежде исцелиться, и тогда власти вывесили знак: «Никаких чудес здесь не будет».

В воздух со свистом взмыл первый фейерверк, крошечное светящееся пятнышко на фоне ночного неба; чем выше он поднимался, тем тише становился свист, и Элли совершенно потеряла его из виду. Но мгновение спустя он с треском расцвел в вышине, пролившись обратно на землю снопом золотистых брызг.

– Но в том-то все и дело, – сказала мама; в шуме и грохоте ее голос казался совсем тихим. – Чуду все-таки суждено было свершиться. Мы тогда просто об этом не знали. – Она улыбнулась. – Этим чудом стала ты.

– Мама… – начала Элли, но та не дала ей договорить.

– Да, сегодня он тебя не узнал, – сказала она, качая головой. – Но он тебя любит. Я видела, как он смотрел на тебя, когда ты была маленькой. Он всегда хотел иметь дочку. – Она протянула руку и сжала пальцы Элли. – А то, что он исчез из нашей жизни… Ему это тоже нелегко далось. Ты должна об этом знать. Это было мое решение. Это я порвала с ним. Он готов был публично признать тебя, хотя это могло стоить ему карьеры. Но я не разрешила ему этого сделать.

– Но почему?

– Это была совсем не та жизнь, которой я хотела для нас с тобой, – сказала мама. – Чтобы он жил с женой и детьми в Делавэре, отправляя нам чеки, а мы с тобой остались торчать в Вашингтоне под колпаком у прессы. Я хотела, чтобы у тебя была настоящая жизнь. Такая, как сейчас.

Она обвела рукой их друзей и соседей, завороженно следящих за салютом, и у Элли стало тесно в груди при виде этого города, который она так любила и который никогда ни на что бы не променяла, особенно на жизнь дочери сенатора.