На что похоже счастье - [25]

И все же, даже если этому мигу и не суждено сохраниться в памяти малышки, у нее, без сомнения, останется больше воспоминаний об отце, чем у Элли, у которой этих воспоминаний раз-два и обчелся. Она возвращалась к ним снова и снова, хотя с годами они побледнели и почти стерлись, словно рисунок на бумажном листе, который столько раз складывали и разворачивали, что он разлохматился на сгибах и стал больше похож на ветошь.

Когда отец познакомился с ее матерью, он только недавно стал конгрессменом и был восходящей звездой Республиканской партии. Она тогда работала официанткой в его любимой закусочной, и едва он переступал через порог, как она уже готова была подать ему его ежеутренние оладьи с кофе. Со временем заказы переросли в беседы, беседы – во флирт, а флирт – в нечто большее, и не успела она оглянуться, как уже была беременна Элли.

Единственная загвоздка заключалась в том, что он уже был женат.

Тайное всегда становится явным. Однако им удавалось хранить свою тайну на протяжении четырех лет. Мама отказывалась брать у него деньги и лишь изредка позволяла ему навещать их. Во время этих визитов, как она потом рассказала Элли, Пол Уитмен снимал свой дорогущий пиджак, садился на обшарпанный пол в еще более обшарпанной квартирке и час-другой играл со своей дочерью – с мамой они едва обменивались несколькими словами, – после чего поднимался, целовал Элли в лоб, предпринимал очередную бесплодную попытку впихнуть маме чек и снова надолго исчезал из их жизни.

Так могло бы продолжаться и дальше, если бы он не был политиком и если бы его не начали все чаще упоминать как будущего кандидата в президенты. Но поскольку все обстояло именно так, им всерьез заинтересовались журналисты, в особенности после того, как он решил баллотироваться в сенат. Элли было четыре, когда разразилась эта история. А вместе с ней полетела в тартарары и вся их налаженная жизнь.

Три месяца мама пыталась держаться. Три месяца журналисты не давали ей проходу, преследовали повсюду с камерами и засыпали вопросами. Элли нашла в Интернете фотографии еще молодой мамы в темных очках. На каждой из них она держала на руках Элли, прижимая лицо дочери к плечу, чтобы защитить от слепящих вспышек.

У них был миллион причин, чтобы уехать. Но даже тогда мама не собиралась устраивать из всего этого тайну. Поначалу она всего лишь хотела уехать подальше на лето, поэтому сняла летний домик в Хенли, где как-то отдыхала ребенком. Но когда они приехали туда, рассказывала она потом Элли, ее охватило невыразимое облегчение и чувство покоя. Ветер гнал по небу облака, отбрасывавшие тени на воды бухты, а в скверике посреди города играл на гитаре какой-то музыкант. Все это казалось таким далеким от вашингтонской жизни с ее грязными скандалами и велеречивыми политиками, а самое главное – от отца ее ребенка, который, с тех пор как всплыла вся эта история, на все вопросы журналистов отвечал односложным: «Никаких комментариев».

Так и вышло, что когда первая же встреченная ею в той самой кондитерской жительница города назвала свое имя и вопросительно взглянула на маму, ожидая услышать ответ, явно ничего даже не подозревая о скандальной славе, которая тянулась за ней в Вашингтоне, слова «Маргарет Лоусон» застряли у нее в горле.

Маргарет Лоусон была двадцатичетырехлетней официанткой из Вермонта, которая мечтала изменить мир, защищать природу, встряхнуть Вашингтон, а вместо этого была вынуждена подавать кофе мужчинам в деловых костюмах, чтобы было чем платить за квартиру. У нее не было ни родителей, ни родни, ни корней. Она была женщиной, чье имя пестрело на обложках десятков журналов и которая совершенно не нуждалась в известности. Она была женщиной, совершившей самую непростительную ошибку из всех возможных, пусть и получившая благодаря этой ошибке самое лучше, что можно было получить.

Маргарет Лоусон не было места в этом новом городке, в этой новой жизни. И она назвалась своим детским именем, давным-давно покрытым пылью за ненадобностью, и девичьей фамилией матери.

– Мэгги О’Нил, – произнесла она, протягивая руку.

Так Маргарет Лоусон канула в небытие, прихватив с собой Элинор Лоусон.

Они редко разговаривали на эту тему, Элли и ее мама. И все равно она висела между ними в воздухе, когда, натыкаясь случайно на телерепортажи с заседаний сената, они слишком поспешно переключались на другой канал или когда по утрам на крыльцо дома с увесистым шлепком ложилась свежая газета, принося с собой новости из мира большой политики. И в особенности когда они говорили о деньгах и о ее учебе в колледже, с которыми не было бы никаких затруднений, будь она по-прежнему Элинор Лоусон или даже Элинор Уитмен, а не Элли О’Нил.

Теперь ее отец был сенатором США и серьезным претендентом на роль кандидата в президенты от Республиканской партии. Скандал в конце концов улегся, как это случается со всеми скандалами. Хотя во всех статьях, блогах и публикациях на эту тему обычно все равно хоть вскользь да упоминалось о его предполагаемом романе с официанткой, несмотря на то что уже прошло столько времени. Иногда всплывала тема возможного существования у него внебрачной дочери, впрочем не слишком активно. Всех куда больше интересовала его настоящая семья: безмерно снисходительная жена и двое сыновей – один годом старше Элли, другой годом младше. Оба они были такими же светловолосыми, как их мать, и на фотографиях всегда красовались рядом с отцом – то на охоте, то на рыбалке, то просто на пикнике.