На брегах Невы - [11]

Каковы они были, эти разговоры, можно судить по письму директора Лицея Егора Антоновича Энгельгардта, который не порывал связи со своими бывшими воспитанниками. Он писал Матюшкину: «Дельвиг пьёт и спит и кроме очень глупых и опасных для него разговоров ничего не делает». Под «очень глупыми и опасными разговорами» Энгельгардт подразумевал разговоры политические, в которых осуждалось правительство.

Такие разговоры велись ещё в Лицее. Пушкин в Царском Селе был частым гостем свободомыслящих гусаров; Пущин, Кюхельбекер и Дельвиг — офицерской «Священной артели». Там, по словам Пущина, постоянно велись беседы «о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и о возможности изменения, желаемого многими в тайне».

Теперь такие беседы продолжались у Дельвига. И не случайно.

Кюхельбекер в Благородном пансионе устраивал дискуссии, поощрял политические споры, читал своим питомцам запрещённые стихи. Недаром в доносах правительству его аттестовали как «молодого человека с пылкой головой, воспитанного в Лицее».

Пущин сразу после Лицея вступил в Тайное общество. Он принадлежал к тем мыслящим молодым офицерам, о которых поэт-декабрист Фёдор Глинка писал:

… молодые офицеры,

Давая обществу примеры,

Являлись скромно в блеске зал,

Их не манил летучий бал

Бессмысленным кружебным шумом;

У них чело яснилось думой,

Из-за которой ум сиял.

А Пушкин?.. В том же стихотворении о нём было сказано:

Тогда гремел звучней, чем пушки,

Своим стихом лицейский Пушкин.

Сверчок в «Арзамасе»

В один из ненастных сентябрьских вечеров — такие обычны на брегах Невы, когда осень вступает в свои права, — в квартире директора Департамента духовных дел и иностранных вероисповеданий Александра Ивановича Тургенева происходило нечто странное. Обширный кабинет хозяина, заваленный книгами, газетами, бумагами, был ярко освещён. В камине пылал огонь. Вокруг стола и на диване в непринуждённых позах сидели несколько человек, и все с улыбкой слушали невысокого курчавого юношу в красном колпаке. А тот, стоя перед ними, с воодушевлением звонким голосом читал написанную стихами речь.

Что здесь происходило? Это было очередное заседание дружеского литературного кружка «Арзамас». В его члены принимали Александра Пушкина.

«Арзамас» — боевое и весёлое содружество литераторов — родился в 1815 году; в разгар «страшной войны на Парнасе». Тогда все российские писатели разделились на две партии — шишковистов и карамзинистов — и сражались между собой.

Староверов-шишковистов возглавлял «Дед седой» Шишков — одержимый старик, упорный и воинственный. Он имел чин адмирала, занимал высокие должности. Будь его воля, он вернул бы Россию к тем временам, когда носили бороды, жили по Домострою. И отгородил бы её от всего прочего мира. Особенно от Франции — источника «пагубной» философии и революционной заразы.

В море адмирал уже давно не ходил — воевал на суше. Уединившись в своём особняке на Фурштадтской улице, написал он «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка». В «Рассуждении» заявлял, что языком русской литературы должен быть церковнославянский, язык церковных книг, что иностранные слова, вошедшие в русский язык, надо заменить другими, собственного изготовления: например, галоши — мокроступами, тротуар — топталищем, бильярдный кий — шаротыком и так далее, в этом роде.

Видя, что русская литература идёт по другому пути, Шишков и его приверженцы объявили войну тем писателям, которые не разделяли их взглядов. Шишковисты, не долго думая, нарекли их якобинцами, и, по меткому выражению Василия Львовича Пушкина, уверяли:

Кто пишет правильно и не варяжским слогом,

Не любит русских тот и виноват пред богом.

Особенно нападали шишковисты на Карамзина, на его мирные чувствительные творения, которые выдавали чуть ли не за революционные прокламации. А всё потому, что Карамзин указал другим опасный путь, стараясь писать легко, понятно, вводя новые слова. Такие, например, как «переворот». А от переворота на бумаге недалеко и на деле, — полагали шишковисты. И хотя Карамзин давно уже отошёл от литературы, посвятив себя истории, и ни о каких переворотах не помышлял, его враги не унимались. Стоило ему получить от царя орден за исторические труды, как к министру просвещения летел злобный донос:

«Ревнуя о едином благе, стремясь к единой цели, не могу равнодушно глядеть на распространяющееся у нас уважение к сочинениям г-на Карамзина, — писал плохой поэт сенатор П. И. Голенищев-Кутузов. — Вы знаете, что оные исполнены вольнодумческого и якобинческого яда… Карамзин явно проповедует безбожие и безначалие. Не орден ему надобно бы дать, давно бы пора его запереть, не хвалить его сочинения, а надо бы их сжечь».

Шишковисты действовали скопом, пользовались поддержкой правительства. Ещё в 1811 году объединились они в общество со старинным названием «Беседа» — «Беседа любителей русского слова».

«Любители» были все чиновные и знатные: князья, графы, министры, митрополиты, советники тайные, статские… Возглавил «Беседу» всё тот же Шишков. Только двух больших писателей удалось ему привлечь — престарелого Гаврилу Романовича Державина да Ивана Андреевича Крылова. Остальные же беседчики не блистали талантами. На заседаниях их общества мухи мёрли от скуки. И Иван Андреевич Крылов, который не раз засыпал под чтение од и трагедий, метко высмеял «Беседу» в своей «Демьяновой ухе». Он советовал беседчикам уметь вовремя помолчать.