Политрук Саша Бондаренко говорил: «Не грызи себя. Ты правильно сделал. Всё равно бы его расстреляли».
Я думал: почему же Никус оказался хуже всех? Вместе ходили на охоту, один раз даже заблудились в пургу. Ничего я в нём тогда плохого не заметил. Разве только вот это…
У Никуса бабушка была. Добрая. Всем детям сказки рассказывала. В аласе горевали, когда она умерла. Помню, пришёл я в дом к Никусу. Приоткрыл дверь в его комнату. Он примерял новый костюм и улыбался, в зеркало на себя смотрел.
Вот и всё. Ничего больше вспомнить не мог.
Потом Саша Бондаренко принёс мне на подпись похоронные.
— Туласынов семейный был?
— Семейный, жена, сын, родители.
— Ты знаешь, — сказал Саша, — зачем им страдать из-за него?
Отправили извещение: «…Ваш муж Туласынов Николай погиб смертью храбрых…»
Так родилась легенда о Никусе. На стене колхозного клуба его портрет. Дариа по сей день ходит вдовой. Нюргун мечтает быть таким, как отец.
Сразу после войны я несколько раз хотел рассказать Дарие правду. Пожалел её. Прослыть женой дезертира — знаешь, что это тогда значило? А Дариа — такой у неё характер — не стала бы молчать об этом, если бы только поверила мне. И беду бы на себя накликала. Да и не совсем я был уверен, что она мне поверит. А если бы не поверила? Как она презирала бы, ненавидела меня! Чем я мог доказать ей свою правоту? Все армейские архивы против меня. Герой Туласынов!
Дмитрий прикурил папиросу только с третьей спички. Руки его тряслись.
Опять полил дождь.
Я молчал. Что я мог ему посоветовать? Имею ли я право требовать, чтобы он рассказал всё Дарие?.. Или Нюргуну?..
— Вы что, спите днём?
У входа в шалаш стояла Дариа, вся мокрая от дождя. Длинные косы её расплелись и как будто ещё больше почернели. Платье из тонкого ситца прилипло к телу, обрисовывало всю её статную фигуру.
Я нашарил рукой плащ, хотел встать, но увидел её удивительно живые, мягкие глаза. Они улыбались. Я как будто почувствовал себя моложе, увидев её.
— Дмитрий, ты говорил с Нюргуном? — тихо спросила она, водя по траве маленькой босой ногой.
— Говорил. Он вечером обещал зайти.
— Спасибо. Давеча, когда мы сюда шли, уж очень он стеснялся. Мол, Дмитрий Степанович подумает, мать в переводчики притащил.
— Да нет, не такой уж он стеснительный, робкий. Внутри-то он потвёрже будет.
— А ты думаешь, Дмитрий, я этого не знаю? Знаю. — Дариа вздохнула. — Тоже вроде мягкий характер у отца был, а в трудное время оказался не хуже других.
— Верно… — еле вымолвил Дмитрий.
Он встал, принёс корзину с карасями.
— Ой, как тут много! Жирные! А вы оставили себе?
— Оставили, конечно, оставили, — сказал я.
— Спасибо вам. — Дариа легко подняла тымтай и повернулась к Дмитрию: — Поделюсь с твоей женой. Скажу, что вместо себя гостинцев прислал. И как это только вы здесь лежите в такую дождливую погоду. Шли бы домой. Никуса, бывало, в дождь из дома не выгонишь… Ну ладно, до свидания.
Дариа уходила по тропинке. Дмитрий смотрел ей вслед.
— Слышал?.. Вот так она всегда твердит: Никус да Никус, — сказал Дмитрий и закусил губу.
Он подошёл ко мне и спросил:
— Ну, ясный человек, давай советуй: что делать? Молчать или рассказать всё как было?
— Не знаю… тебе видней… Это в самом деле не так просто.
— И это всё, что ты можешь посоветовать? Тоже мне, советчик!
— Надо всё взвесить, — начал я, — не торопясь…
— Некогда мне взвешивать. Скоро Нюргун придёт. В рекомендации ведь надо писать и об отце, которого я знал.
— Ну и как же? Что ты решил?
— Я знаю только одно: перед партией надо быть правдивым до конца. Партии нельзя лгать.
Вечером, когда мы уже кончали ужинать, пришёл Нюргун. Дождя не было. Нюргун присел на обрубке бревна.
Дмитрий взглянул на меня:
— Слушай, друг, там на реке две сети не проверены близко от берега. Может, сходишь?
Мне было понятно, что он хочет поговорить с Нюргуном наедине.
Я шёл к заводи и думал: неужели расскажет? Прав он будет тогда или нет?
Только я дошел до реки, снова начался мелкий-мелкий дождь.
1963
