На боевом курсе - [37]

В те дни, когда мы стояли в базе, наши офицеры проводили большую работу. У нас устраивались технические конференции, — они помогали углубленному изучению специальности, расширяли технические знания и развивали рационализаторскую мысль.

Часто по вечерам матросам читали вслух статьи и очерки. Обычно я сам подбирал из центральных газет очерки о боевых эпизодах и о самоотверженной работе советских людей в тылу. Чтение это воспитывало в людях глубокое чувство долга, патриотизм, жгучую ненависть к врагу.

На третий день после прибытия в базу мы провели такой вечер коллективной читки. Сначала прочитали коротенькие статьи любимого матросами писателя Ильи Эренбурга. Затем фронтовой очерк Василия Гроссмана. В это время к нам пришел начальник политотдела и тоже присел к столу. Он не сводил глаз с матросов: должно быть его интересовало, как они реагируют на прочитанное. Матросы сидели, не шелохнувшись, слушали с большим вниманием.

Беседа, завязавшаяся после читки, о положении на фронтах незаметно перешла к жизни Северного флота и нашего маленького экипажа.

— Как же это случилось, что у вас в последнем походе залило головку перископа? — неожиданно спросил вдруг начальник политотдела.

— Техника подвела, — послышался чей-то голос.

— Вот с этим не согласен, — решительно возразил начальник политотдела. — Не техника подвела, а вы технику подвели. Если бы хорошо, внимательно неслась вахта — вода никогда не проникла бы в шахту перископа. А тут, должно быть, кто-то зевнул. Так что ли, товарищ боцман?

— Точно так, не досмотрели, товарищ начальник, — неохотно проговорил боцман.

— Хорошенькое дело «не досмотрели». А вы знаете, что ваш «недосмотр» мог стоить жизни всему экипажу. Случай у вас произошел неприятный. И хотя принято считать, что победителей не судят, я держусь иного мнения. Надо эту оплошность хорошенько разобрать и сделать вывод всему экипажу.

Начальник политотдела говорил, волнуясь, и слова его дошли до сознания каждого матроса: все поняли, к чему могла привести халатность одного человека, что ответственность за неприятный случай несет весь наш маленький боевой коллектив, а не только тот, кто «не досмотрел». Стало даже как-то неловко, что нас окружают таким большим вниманием, а мы допускаем в своем комсомольском экипаже грубые нарушения воинского порядка.

Попрощавшись с матросами, мы с начальником политотдела прошли ко мне в каюту, и далеко за полночь затянулась наша беседа. Начальник политотдела со свойственной ему прямотой сказал, что хотя наш корабль имеет немалые боевые успехи, воспитательная работа у нас оставляет желать лучшего.

Он показал на примерах, в чем пороки моей дисциплинарной практики.

— За проступки надо взыскивать безотлагательно. А как обстоит дело у вас? — говорил он. — По несколько месяцев накапливаете факты, а потом наказываете человека за все грехи сразу.

Это была правда. В этот тихий ночной час мы говорили о многом, что касалось практики воспитания людей, и я получил много ценных практических советов, как еще крепче спаять экипаж, привить каждому матросу любовь к своему делу, воспитать в подчиненных высокое сознание воинского долга.

И не одному мне помогал начальник политотдела на первых порах командования кораблем. Мы уважали этого человека. Большую часть времени он проводил на подводных лодках, пытливо изучая жизнь подводников. У него установилась живая связь с людьми, и никакая информация не могла заменить ему того, что он узнавал, встречаясь с офицерами, старшинами, матросами.

Не только он шел к людям, но и люди охотно шли к нему за советом, посвящали его во все свои личные дела, открывали перед ним свою душу, потому что он был простым, доступным человеком, отлично понимал всю трудность службы подводников, заботился о них, как отец родной, но зато и спрашивал строго, как того требует военная дисциплина. Бывало, поговорит с тобой что называется «с глазу на глаз», резко, честно, скажет тебе много неприятных вещей, а уходишь от него не с чувством обиды, а с желанием работать лучше, не повторять ошибок. Мы учились у него методам воспитания подчиненных.

На следующий день после встречи с начальником политотдела я решил поговорить с Зубковым.

— Вы знаете, почему я вас вызвал? — спросил я Зубкова.

— Догадываюсь, товарищ командир, — ответил он. — Все насчет того случая?

— Совершенно верно. Вы допустили невнимательность в последнем походе. Не дорожите боевой славой корабля. Вопрос стоит о том, чтобы вас списать на берег.

— Что вы, товарищ командир? Это я-то не дорожу? Да я вырос, можно сказать, на этом корабле. Для меня он — родной дом, а вы списывать… — волнуясь проговорил Зубков, и на лице его выступили розовые пятна.

— Да, да, не дорожите, — настойчиво повторил я, — не проявляете усердия, старания, любви к технике, а расплачиваться за вас приходится всему экипажу.

Зубков опустил голову и задумался, но вскоре выпрямился и, полный решимости, пристально глядя на меня, сказал:

— Я допустил оплошность, товарищ командир, и понял это еще в море. Мне стыдно было смотреть в глаза товарищам за то, что по моей вине может сорваться атака… Я что угодно сделаю, чтобы загладить свою вину… Даю вам честное комсомольское слово, больше ничего подобного не повторится. Только насчет списания на берег прошу не поднимать вопроса.