На боевом курсе - [15]

Приказываю дать задний ход с тем, чтобы выиграть несколько минут на размышления.

— Товарищи, — обращаюсь к окружающим. — Решение принято, и все подготовлено, чтобы привести его в исполнение. Но за вами остается право совещательного голоса. Я готов выслушать каждого, пока позволяет время. Только прошу докладывать как можно короче.

Первым говорит Смычков.

— Лучше достойная смерть, чем позорный плен. Но ведь у нас еще есть воздух и электроэнергия. Мы можем держаться, товарищ командир!

— Да, час мы продержимся, — соглашаюсь я. — А что же делать остальное время, когда у нас полностью иссякнут энергоресурсы?

В это мгновение меня осенила мысль.

Подозвав Смычкова и Хвалова, объясняю им новую задачу.

— Все ясно! — бодро рапортует Смычков и в ту же минуту начинает отдавать нужные приказания.

— Так точно, все ясно! — вслед за Смычковым отзывается Хвалов и, на секунду оторвавшись от штурманского колеса, оттянув полу свитера, вытирает раскрасневшееся лицо и, откинув назад спавшие на лоб мокрые от пота волосы, снова занимает прежнее положение. Он заметно ободрился, только глубокое частое дыхание выдавало его непомерную усталость. Щекин попросил разрешения передать счисление молодому штурману и помочь Хвалову. Я не возражал.

Через минуту Смычков докладывает: лодка удиферентована, боцман точно держит глубину.

Я приказываю соблюдать полную тишину и докладывать мне обо всем, что может быть услышано за бортом.

Снова томительное ожидание. Подводная лодка, как бы наощупь, медленно, крадучись, идет вперед. Мысленно отсчитываю расстояние, отделяющее нас от сети. Взоры всех устремились на боцмана и на приборы управления. Смычков, упершись одной рукой в шпангоут подволока, а другой в лебедку перископа, не сводит глаз с приборов. Его волнение проявляется только в том, что время от времени он барабанит пальцами по щеке вьюшки троса перископа.

«А вдруг снова неудача?» — от одной этой мысли становилось холодно.

Действительно, уже около получаса корабли противника ничем не обнаруживают своего присутствия.

— Товарищ Лебедев, — заглядываю я во второй отсек, где за полуоткрытой дверцей сидит, согнувшись, Лебедев, — вы слышите противника?

— Катера справа и слева от лодки на курсовых… — докладывает Лебедев и добавляет: — Катера стоят без хода или имеют очень малый ход. Я хорошо слышу моторы, но не слышу работы винтов.

По моим приблизительным расчетам мы подходим к сети. В висках стучит. Глядя на приборы, напрягаю все внимание и с замиранием сердца жду, что будет дальше…

В центральном посту совсем тихо, можно слышать тиканье судовых часов, висящих над столом, и периодическое сухое потрескивание репитора гирокомпаса, расположенного в рубке…

Вдруг лодка точно вздрогнула и качнулась, слегка изменив положение. Пузырек диферентометра покатился к носу, остановился на четырех градусах и медленно пошел обратно — к нулю. Кровь ударила в голову. Мне кажется, что сердце прекратило биение… Еще момент… И все решится. Приказываю дать толчок полным ходом и затем остановить винт.

Приказание мгновенно выполняется, и ход остановлен.

Прошли, вырвались! Трудно сдержать радость. Сердце бьется учащенно. Хочется обнять всех, кто находится рядом со мной, но надо попрежнему соблюдать спокойствие. Еще неизвестно, что ждет впереди… Приказываю дать малый ход вперед и опустить лаг, убедиться, что винт чист и мы идем вперед, оставив позади злополучную сеть.

Через минуту Мартынов докладывает: «нагрузка на вал нормальная», а Зубков звонким веселым голосом сообщает: «лаг дает отсчеты». Теперь нет никаких сомнений. Поздравляю своих товарищей с очень большой победой жизни над смертью. Матрос, который уже стоит у переговорной трубы, дублирует мои слова по всем отсекам. И сразу в лодке как будто все проснулись, начались оживленные разговоры; каждый старается поделиться своими переживаниями. Смычков смеется, потирая руки от удовольствия и незамедлительно начинает шутить:

— Я предлагаю всплыть и помахать платочком одураченному противнику.

Прошло около получаса с тех пор, как мы форсировали сеть.

Теперь можно всплыть под перископ и осмотреться.

Подняв перископ, быстро осматриваюсь: поблизости противника нет, беру отсчеты на мысы и сообщаю их штурману.

— Нам крепко повезло, — говорю Щекину, который вместе со мной поднялся в рубку. — Мы идем почти серединой фиорда и через четверть часа будем уже на выходе.

К люку, ведущему в рубку, подошел Смычков и нетерпеливо спрашивает:

— Как погода, товарищ командир?

— Ужасная, — шутя отвечаю ему.

— Неужели шторм? — интересуется он.

— Шторм… Да еще какой…

Осмотрелся кругом еще раз и, опустив перископ, приказал уходить на глубину.

В отсеках загремели столы и посуда. Кок Иванов засуетился в своей провизионке.

В центральном посту остается Щекин, а я иду во второй отсек и, сев на диван, только теперь чувствую невероятную усталость. Голову так и тянет к подушке, но отдыхать еще рано. Ни один командир корабля не позволит себе отдых в такой обстановке, хотя бы до этого ему пришлось двое-трое или даже четверо суток, не смыкая глаз, находиться на своем боевом посту.

Расчеты показывают, что мы вышли из фиорда. Останавливаем ход. Противник не обнаружен. Стало быть опасность миновала.