Генриетта, смеясь, кивнула.
Я разглядел ее - сравнительно молодая, всего около семидесяти. А Илюха-то, Илюха, хвост
распушил, Печорин восьмидесятилетний!
- Одесситы - это национальность? - подначил я.
- Скорее, диагноз!- весело возразила она. - Болезнь, увы, неизлечимая!
Илюха, что называется, поплыл. Недели через две после той экскурсии он немного
растерянно, немного даже восторженно сказал мне:
-Знаешь, Генриетта какая-то удивительная женщина!
- Оказывается, есть еще женщины, способные тебя удивить. Ну, и чем же?
-Не знаю, - пожал он плечами.- Ну, непохожа она на других. Я вообще за всю жизнь таких
не встречал ни разу. С ней не скучно. И уходить от нее не хочется.
-Так и не уходи!- засмеялся я. - За чем же дело стало?
- Не знаю, - все так же растерянно повторил он. - Ничего я, оказывается, о себе не знаю... И
ушел. Я долго смотрел ему вслед, немного даже завидовал. Правда, почти уверен был, что
это ненадолго. Надолго его не хватит, привычный, застарелый наш скепсис возьмет свое.
Чем больше она ему нравится, тем меньше ему захочется демонстрировать перед нею свои
старческие прелести. И все придет на круги своя...
Я его не видел целую вечность - может, месяц, может, и больше. Раз два или три, правда, видел издали вместе с Генриеттой. Да, и еще на днях, когда он шел с утренней рыбалки.
Похоже, он всерьез настроился попытать счастья в семейной жизни, пусть даже под занавес, сколько уж там осталось восьмидесятилетнему человеку.
И вот на тебе: умер на пороге, или, лучше сказать, на позднем взлете.
Поздним вечером того дня, когда тот артист Григорий принес печальную весть, у меня
зазвонил телефон.
- Алло, пан атаман? У тебя водка есть?
- Водка у меня всегда есть,- чисто автоматически ответил я и, узнав голос, даже вздрогнул от
неожиданности. - А что, у вас там не дают?
- Там это где?
- Ну, в аду или в раю - откуда мне знать, куда тебя определили, ведь ты же помер?!
- Слухи о моей смерти несколько преувеличены. Сейчас приду.
Минут через пять он вошел, молча кивнул, постоял у стола, влил в себя полный фужер
"смирновки", занюхал корочкой хлеба и лишь тогда выговорил:
- Генриетта.
- Что Генриетта?
- Нет Генриетты. Обширный инфаркт. Утром. Я "скорую" вызвал, поехал вместе с ними. До
госпиталя не довезли. Точка.
Расспрашивать я не стал: какие тут к черту вопросы, когда сказано главное.
Минут через десять он криво усмехнулся:
- Фата Моргана... Была - и нет. Как на фронте.
Мне вспомнились строки старинного романса, но я не посмел и рта раскрыть: "Так иногда в
томительной пустыне мелькают образы далеких дивных стран, но это призраки, и небо снова
сине, и вдаль бредет усталый караван"... И все-таки я, наверно, их произнес, или он угадал, потому что повторил:
- Бредет.. Только куда ж ему брести-то?..
Илья, не прощаясь, ушел. А вскоре вообще уехал.
- Ну и куда? -спросил я его на прощанье.- Может, на новом месте еще и горше будет!
- Может, и горше, да инше. Прощай, пан атаман!
Мы обнялись. Больше я его не видел и ничего о нем не слышал.
