На безымянной высоте - [26]

— Быть не может. Он вроде твой бинокль повредил, а ты все равно видишь? — усомнился Безухов.

— А чего тут не видеть… На смотри сам. Один окуляр целый. Вон гляди, гляди, кусты зашевелились. Это санитары потащили герра снайпера на кладбище… Ну что, Семеныч, мартышка к старости совсем слаба глазами стала? Совсем ничего не видишь?

Безухов долго смотрел в уцелевший окуляр, покачивая головой, не отвечая на подкалывания Степана. И только цокал языком:

— Ну, дочка, с нас причитается… Теперь вижу. Вроде действительно труп понесли. — Он обернулся к Оле Позднеевой и крепко пожал руку.

Она поморщилась от боли и тут же улыбнулась: стараемся, мол.

— Оль, это уже который на личном счету? — поинтересовался Малахов. И заглянул девушке в лицо, не скрывая при этом своего восхищения.

— Снайпер — седьмой, — сказала она, не тая радостной улыбки. — Но чтобы вот так почти сразу, со второго выстрела, это первый… Я свободна, товарищ старшина? — спросила она у Ивана Безухова.

— Отдыхай, дочка! — сказал Иван, строго глянув на Малахова. — Завтра утром, если все будет хорошо, тебя велено отправить обратно в корпус.

— Оль, я тебя провожу… — привстал было Малахов и осекся, встретив взгляд старшины.

Девушка уходила, устало понурившись, а Иван, Прохор, Степан, Михаил не без сожаления смотрели ей вслед. Малахов же наблюдал за Ольгой в бинокль, пока она не скрылась за поворотом траншеи.

— А зачем ее отпускать? — спросил он. — Пусть у нас остается. Она уедет, а тут еще какой-нибудь снайпер объявится. Похлеще этого. Верно?

Ему никто не ответил, и он перевел взгляд на немецкие позиции.

— Ну и где они, гансы ваши? — спросил он. — Может, разбежались все давно, после Олиного выстрела?

— Это они тебя увидели — и сразу все попрятались, — сказал Прохор.

— А ты им покажись, — хмыкнул Михаил. — Сразу объявятся.

— Ладно, кончай балаболить. Ну что, старшина, когда за «языком» пойдем? — спросил Малахов у Ивана Безухова.

— Как начальство прикажет. — Иван Безухов пожал плечами. — Как только, так сразу. Не задержимся…

— Самсонов, слышь, вчера опять орал: вы кого, мать вашу растак, притащили? — вздохнул Степан. — Ему Иноземцев за нас уже пистон вставил… Мол, ничего от такого «языка» не добьешься… Сегодня нашего немца в штаб дивизии, с глаз долой, отправили.

— Это точно. Не тот «язык» нынче пошел, — согласился Прохор. — Одни пенсионеры или слабонервные. Только «Гитлер капут» и знают. В сорок первом как было, а? Помните? Там любого притащишь — и начальство на него не налюбуется… А счас привередничают. И этот не тот, и тот не этот. За «языком» уже ходим как в лес по грибы. Все смотришь, как бы поганки не попались…

— Да и как в темноте разглядишь? — сочувственно поддакнул Иван. — Придется их днем брать, что ли.

— Ладно, старшой, раз ты взял меня на поруки, ты мне лучше границу покажи, — сказал Малахов Безухову, по-прежнему глядя в бинокль. — Просвети, где хоть она? И кто там сидит.

— Вон ту высотку видишь? — кивнул Иван Безухов, передав ему бинокль. — На десять часов. На ней еще дубы растут, видишь? Это уже, считай, заграница. Там тебя, освободителя, с хлебом-солью давно ждут.

— Так ведь рукой подать! — присвистнул Малахов. — Я бы за пять минут дополз. А чего? Раз — и в дамках!

— Доплюнуть можно, — усмехнулся Прохор. — Ты, Колян, главное, не горюй… Еще наползаешься. Твое от тебя не уйдет.

— Гляжу я на вас и вижу, — усмехнулся Малахов, — что хоть вы с сорок первого на брюхе елозите, а ни черта не слышали про постановление ЦК и Политбюро насчет границы…

— А ты будто знаешь… — хмыкнул Степан.

— Знаю! Хоть постановление пока секретное. И даже могу рассказать, про что оно, если очень попросите. Только дайте закурить… Спички есть?

— А, черт! — Спохватившись, Иван достал папиросы, одолженные у Шульгина, протянул сослуживцам. Степан и Прохор прикурили от одной спички.

— А ты подождешь… — строго сказал старшина Малахову. — Третий не прикуривает, пора бы знать… На вот, прикури от моей. Только кури в кулак, не изображай тут вулкан Везувий над нашим секретом, слыхал, чего говорю? А теперь рассказывай, чего тебе доложили, а нам нет.

Малахов сначала обиженно молчал, но, после того как старшина дал ему папиросу да еще обслужил по полной, смилостивился.

И, как следует затянувшись, выпустил дым кольцами, так что все замахали руками, разгоняя его, и, важничая, начал рассказывать.

— От знающих людей в нашем лагере слыхал: товарищ Сталин секретную директиву подготовил: мол, чужого нам не надо, а своего не отдадим. Как до своей границы дойдем, так сразу пинка Адольфу под зад и все, баста. В смысле — хорош нашу русскую кровь за англосаксов проливать! Пусть теперь они свою льют! А всем русским воинам, кто целые, кто увечные, кто на своих двоих, иль на костылях, будет дан один приказ: кончай воевать, всем домой, на печь, к бабе под бок!

Разведчики скептически усмехнулись, покрутили головами.

— Вот трепло… — вздохнул Степан. — Тоже мне открытие. Сейчас все слухи только об этом. Ни о чем другом так не толкуют, и кто чего только не говорит…

— Скажете, вру? — обиделся Малахов. — Да эти люди, если хотите знать, про начало войны все верно сказали! День в день, когда начнется! Вот так. Поэтому у нас в бараке как про эту границу услыхали — все сразу запросились Родину защищать!