На берегу великой реки - [50]

– Голубчики, озолочу! Родимые, озолочу!

Мимо Николая проскользнули два рослых парня в лаптях. Один с густо усыпанным веснушками лицом, другой – с раскосыми, как у зайца, глазами. Слышно было, как один из них, добравшись до купца, сказал:

– Эх, была не была! Где наша не пропадала! Давай по рублевику.

– Рублевик на двоих? – заегозил купец. – Изволь! С превеликим нашим удовольствием.

– Зачем на двоих? – сурово возразил парень. – По целковому на брата. Понятно?

– По целковому? – взвыл купец. – Да побойся ты бога! Грабеж! Сплошная разорения!

Он чуть не плакал, вытирая широким рукавом рубахи липкий пот со лба.

– А ты не торгуйся, почтенный. Пока торгуешься, весь твой товар сгорит. Клади по рублю, – протягивая к купцу большую мозолистую руку, произнес парень.

– Целковый с четвертаком! На двоих! – упорствовал купчина.

– Тьфу ты, окаянный! – сердито сплюнул веснушчатый парень. – Сам тогда полезай в пекло!

– Так и быть, грабь! Пользуйся разнесчастным моим положением.

Купец трясущимися руками вытянул из кармана две скомканные ассигнации и кинул парню.

Тот поймал их на лету и скомандовал своему приятелю:

– Айда, Спирька! Пошли! – и первым смело ринулся в дымный вход лабаза.

Через минуту из дверей полетели тюки плотно связанных цветных кож. Потом загремели полуразбитые ящики с хрупкими блестящими леденцами, цветастые деревянные блюда, солонки, ложки. Купец лихорадочно укладывал их в кучу, жадно взвизгивал:

– Давай, давай!

А пожар разгорался все сильнее. Поворачивая голову из стороны в сторону, Николай видел, как из-под крыш лабазов и лавок дразняще высовывались острые языки пламени. Тысячами блестящих весенних светлячков разлетались во все стороны искры.

В лабазе купца затрещали балки. Что-то с шумом обрушилось внутри. Плотная пелена дыма закрыла черневший, как громадная пасть, вход, за которым скрылись смельчаки.

За спиной Николая испуганно ахнули:

– Ой, пропали! Ми-и-лые!

Но тревога оказалась напрасной. Когда дым немного рассеялся, парни выскочили из лабаза. Они терли глаза кулаками, отплевывались, сморкались. Лица у них были черные, как у негров.

– Фу! Насилу выбрались. Сущий ад! Геенна огненная! – запыхавшись, повторял веснушчатый парень. – Хуже, чем у черта на сковороде. Как, Спирька, дышишь?

– Дышу, – еле слышно отозвался косоглазый Спирька. – За проклятый целковый чуть жизни не лишился. Ни за какие деньги теперича не возьмусь. Пропади они пропадом!

– Как не возьмусь? – петухом налетел купец. – Рубель взял – и в кусты. Рубель-то, он на земле не валяется.

Но Спирька угрюмо молчал, потирая черную щеку. Зато старший его приятель, оттолкнув купца, стал отругиваться:

– Ах ты, злыдень поганый! Упырь! Ведьмак! Загубить нас захотел. Что мы не люди, не человеки?

Купец явно опешил, заморгал глазами. Потом широко открыл рот, хотел, должно быть, разразиться ответной бранью. Однако, видно, сообразил: не будет от этого проку. И снова заныл умоляюще:

– Братики, милые, родные, сыночки. На чердаке суконце осталось. Аглицкое. В полоску.

Хитровато блеснув глазами, купец вкрадчиво заговорил:

– По трешке не пожалею. Ей-богу! Серебром! Чуете? Мне бы только суконце. На чердаке. А?

Парни хмуро молчали.

– По пять рублев. Слышите – по пять! – заманчиво позванивал монетами купец. – Это же пустяк до чердака проскочить. А вот вам и денежки. Берите, берите!

Соблазн был велик. Сроду, наверное, парни таких денег в руках не держали.

– Может, того… решимся, Спирька?

– За этакие деньги оно бы и можно, – неуверенно отозвался тот.

Больно сжалось сердце у Николая. Ему захотелось во весь голос крикнуть: «Не надо! Погибнете!» Но разве его послушают.

– Ладно, давай! – заключил веснушчатый парень и, обернувшись к толпе, громко заговорил: – Слушайте, православные! Ежели случится что с нами, помяните Митяя Ямщикова да Спиридона Уварова. Из Бурмакина мы! Холостые! Родители у нас померши. Так что, кроме вас, помолиться за наши душеньки некому…

Густой дым закрыл парней от толпы. Слышались только выкрики купца:

– По лесенке! По лесенке! Прямехонько!

Николай не отрывал взгляда от высокого с полукруглым окном чердака на купеческом лабазе. Там послышались глухие удары. Еще секунда – и окно с грохотом обрушилось вниз. Зазвенели осколки стекол. Из окна высунулась нога в стоптанном лапте. Потом мелькнуло возбужденное лицо Митяя.

– Держи суконце! – хрипел он, натруженно кашляя.

Продолговатая кипа со свистом полетела на землю. За ней другая, третья. Вихрем поднималась сухая горячая пыль. Вот одна из кип, неудачно брошенная, развернулась в воздухе, как крыло черной огромной птицы, закрыв на мгновение огонь. Потом произошло что-то страшное. Николай вздрогнул. Передняя стена лабаза с грохотом обвалилась, открыв, как на сцене, все, что доселе скрывалось за стеной. Золотистые языки долизывали остатки купеческих товаров. Пламя неудержимо тянулось к потолку, где еще каким-то чудом держался чердак.

– Эгей, ребята! – дружно понеслось из толпы. – На крышу, на крышу! Сгорите!

Но парни и без этого предупреждения заметили уже грозившую им опасность. Они ползком выбрались на кровлю. Со всех сторон окружала их теперь огненная бушующая стихия. Даже здесь, внизу, голова кружилась у Николая. А каково им было там, наверху!