На берегу - [89]

Джон Осборн вышел из клуба и как во сне побрел по тенистым улицам. Необходимо позаботиться о «феррари», а значит, он должен дойти до гаража; после можно будет и отдохнуть. Он миновал было распахнутую дверь аптеки, помешкал немного и вошел. Аптека была пуста и заброшена, за стойкой никого. Посредине на полу раскрытый ящик, полный красных картонных коробочек, и еще куча их громоздится на стойке между таблетками от кашля и губной помадой. Осборн взял одну коробочку, сунул в карман и пошел дальше.

Дошел, отворил раздвижные двери гаража, — и вот он, «феррари», стоит посреди гаража, в точности как Джон его оставил, хоть сию минуту садись за руль и поезжай. Из Больших гонок машина вышла без единой царапинки, ни дать ни взять игрушка, вынутая из подарочной коробки. Он бесконечно дорожит этим своим сокровищем, после гонок оно ему стало еще дороже. Сейчас ему слишком худо, чтобы вести машину, и, возможно, никогда больше ему на ней не ездить, но нет, не настолько он болен, чтобы не коснуться ее, не позаботиться о ней, не потрудиться над нею. Он повесил куртку на гвоздь и принялся за работу.

Первым делом надо поднять колеса, подложить кирпичи под раму, покрышки не должны касаться пола. От усилий, которые потребовались, чтобы передвигать тяжелый домкрат, орудовать им, подкладывать кирпичи, Осборну опять стало худо. Тут не было уборной, но позади гаража на грязном, захламленном дворе свалены были черные, в смазке и мазуте останки допотопных брошенных машин. Осборн пошел туда и потом вернулся к «феррари», совсем ослабев, но с твердой решимостью завершить работу сегодня же.

До нового приступа он успел покончить с домкратом. Отвернул краник, слил воду из системы охлаждения, и пришлось снова выйти во двор. Ну, ничего, тяжелая работа позади. Он отсоединил клеммы от аккумуляторной батареи и смазал концы. Потом отвернул все шесть свечей зажигания, залил цилиндры маслом и опять накрепко ввернул свечи.

Потом он немного отдохнул, прислонясь к машине; теперь она в полном порядке. Новый спазм настиг его, опять пришлось идти во двор. Когда вернулся, уже смеркалось, близился вечер. Все, что надо, чтобы оставить дорогую его сердцу машину в целости и сохранности, сделано, но Джон Осборн не уходил, не хотелось с нею расставаться, да и страшновато — вдруг новый приступ настигнет его раньше, чем он доберется до клуба.

Сейчас он в последний раз сядет за баранку, коснется каждой кнопки, каждого рычажка. Шлем и защитные очки лежали на сиденье; он аккуратно надел шлем, очки подвесил на ремешке на шею и пристроил под подбородком. И забрался на свое место за баранкой.

Здесь спокойно, куда спокойней, чем в клубе. Приятно ощущать ладонями баранку, три маленьких циферблата, окружающие огромный по сравнению с ними циферблат тахометра, — добрые друзья. Эта машина выиграла для него Большие гонки, подарила ему лучшие в его жизни минуты. Чего ради тянуть?

Он достал из кармана красную коробочку, вытряхнул из флакона таблетки, бросил картонку на пол. Тянуть незачем: вот так лучше всего.

Он взял таблетки в рот и с усилием глотнул.

Из клуба Питер Холмс поехал в магазин на Элизабет-стрит, где не так давно покупал садовую косилку. Тут не было ни продавцов, ни покупателей, но кто-то взломал дверь, и конечно же, отсюда растащили кому что понадобилось. Внутри было темновато, электричество отключено. Отдел садовых принадлежностей помещался на втором этаже; Питер поднялся по лестнице и увидел скамейки, те самые, которые ему вспоминались. Он выбрал совсем легкую, с ярким съемным сиденьем — наверно, оно понравится Мэри, а сейчас послужит прокладкой, и скамья не поцарапает крышу машины. Немалого труда стоило протащить скамейку по двум лестничным маршам, вынести за дверь, а там Питер поставил ее на тротуар и вернулся за сиденьем и веревками. На прилавке нашелся моток бельевой веревки. Питер вышел, взгромоздил скамейку на крышу «морриса» и, не жалея веревки, множеством петель привязал покупку ко всем пригодным для этого частям машины. И пустился в обратный путь.

Он был голоден как волк и чувствовал себя как нельзя лучше. Жене он ни слова не говорил о том, что поправился, и не намерен говорить: она только расстроится, ведь теперь она уверена, что они встретят смерть вместе. По дороге домой он остановился у того же кафе, где утром завтракал; тут хозяйничала супружеская чета, оба, судя по виду, пышущие здоровьем выпивохи. На обед Питеру подали жаркое; он уплел две полные тарелки и в довершение солидную порцию горячего пудинга с джемом. Напоследок попросил приготовить ему побольше сандвичей с ломтями говядины — объемистый пакет можно будет оставить в багажнике, Мэри ничего не узнает, а он сможет вечером выйти из дому и втихомолку подзаправиться.

Домой он вернулся среди дня и, не снимая скамью с машины, вошел в свою квартирку. Мэри лежала на кровати полуодетая, укрывшись пуховым одеялом; казалось, в доме как-то холодно и сыро. Питер сел подле Мэри на край кровати.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Ужасно, — был ответ. — Питер, я так беспокоюсь за Дженнифер. Я никак не могла заставить ее хоть что-нибудь проглотить, и у нее все время расстройство.