На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала - [6]

— Мне осталось прочесть только одну лекцию, а потом начнутся праздники в честь Пречистой Девы Непорочно Зачавшей. Мне надо съездить в горы, — продолжал он. — Мне надо кое-что показать тебе.

Этот блестящий человек, говоривший о волшебных мгновениях, стоял передо мной — и все делал не так, как надо: был и неуместно напорист, и вместе с тем недостаточно уверен в себе, и слишком торопил события, и делал какие-то путаные предложения. Мне было тяжко видеть его таким.

Я открыла дверцу, вышла, оперлась о капот. Долго смотрела на почти пустынный проспект. Закурила, попыталась не думать. Я могла бы притвориться, сделать вид, что ничего не понимаю, — попытаться убедить самое себя, будто речь идет о вещах невинных, будто и вправду друг детства предложил такое своей подружке. Может быть, он слишком много странствовал по свету и стал воспринимать действительность иначе.

Может быть, я все преувеличиваю.

Он выскочил из машины, присел со мною рядом.

— Мне бы хотелось, чтобы вечером ты пошла со мной на лекцию, — повторил он. — А не сможешь — ничего страшного, я не обижусь.

Готово! Мир совершил полный оборот и вернулся в исходную точку. Я все восприняла не правильно — вот он уже и не настаивает, вот он уже готов отпустить меня. Объятые страстью мужчины так себя не ведут.

Я чувствовала себя очень глупо и одновременно ощутила облегчение. Да, я могла бы остаться — хоть на день. Мы поужинали бы вместе и, быть может, даже выпили бы и охмелели немного, чего с нами никогда не случалось в детстве. Представлялся прекрасный случай забыть все те глупости, о которых я думала за несколько минут до этого, выпадала отличная возможность разбить ту ледяную корку, которая сковывала нас с самого Мадрида.

Один день погоды не делает. По крайней мере, будет что рассказать подругам.

— Номер с двумя кроватями, — сказала я словно бы в шутку. — И за ужин платишь ты, потому что я — бедная, хоть и не слишком юная студентка. Денег у меня нет.

Мы занесли чемоданы в номер, спустились и двинулись туда, где должна была состояться лекция. До начала ее еще оставалось время, и мы зашли в кафе.

— Я хочу тебе кое-что отдать, — и с этими словами он протянул мне маленький красный мешочек.

Я сейчас же открыла его. Внутри оказалась старая, заржавленная ладанка: с одной стороны — изображена Пресвятой Девы, с другой — Сердца Иисусова.

— Твоя, — сказал он, заметив мое удивление. И сердце мое вновь охватила тревога.

— Однажды — дело было осенью, погода стояла такая же, как сейчас, и нам с тобой было, наверное, лет по десять — мы сидели на берегу, там, где растет большой дуб. Я хотел сказать тебе слова, которые, готовясь к этому разговору, твердил про себя много недель кряду. Но только начал, ты перебила меня, воскликнув, что потеряла свою ладанку, и попросила пойти поискать ее.

Я вспомнила. Боже мой, я вспомнила!

— И мне удалось найти ее. Но когда я вернулся на берег, у меня уже не хватило духа произнести то, к чему я готовился так долго, — продолжал он. — И я поклялся, что отдам тебе ладанку, лишь когда смогу договорить фразу, начатую в тот день, почти двадцать лет назад. Долго, очень долго я пытался выбросить ее из головы, но не тут-то было. Но больше я жить с нею не в силах.

Он отставил чашку, закурил и устремил неподвижный взгляд в потолок. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Фраза очень простая. Я люблю тебя.

Порою нас охватывает печаль, и справиться с ней мы не можем. Мы сознаем, что волшебное мгновенье этого дня минуло, а мы не воспользовались им. И тогда жизнь прячет от нас свою магию, свое искусство.

Надо прислушаться к голосу ребенка, которым ты был когда-то и который еще существует где-то внутри тебя. Ему дано постижение этих волшебных мгновений. Да, мы можем унять его плач, но заглушить его голос — нет.

Этот ребенок продолжает присутствовать. Блаженны несмысленыши, ибо их есть Царствие Небесное.

И если мы не сумеем родиться заново, если не сможем взглянуть на жизнь, как глядели когда-то — с детской невинностью и воодушевлением, — то и смысла в нашем существовании не будет.

Есть много способов совершить самоубийство. Те, кто пытаются убить плоть, нарушают закон, Дарованный Богом. Но и те, которые покушаются на убийство души, также преступают Его закон — хотя глазам человеческим их преступление не столь заметно.

Прислушаемся к тому, что говорит нам ребенок, которого храним мы в своей груди. Не будем стыдиться, не станем стесняться его. Не допустим, он испугался — ибо он один, и голос его почти никогда не слышен.

Позволим ему — пусть хоть ненадолго — взять бразды нашего бытия. Этому ребенку ведомо, что один день отличен от другого.

Сделаем так, чтобы он вновь почувствовал себя любимым. Порадуем его — даже если для этого придется поступать вопреки тому, что вошло в привычку, даже если на посторонний взгляд это будет выглядеть по-дурацки.

Вспомним, что мудрость человеческая есть безумие перед Господом. Если мы прислушаемся к ребенку, живущему у нас в душе, глаза наши вновь обретут блеск. Если мы не утеряем связи с этим ребенком, не порвется и наша связь с жизнью.

Краски вокруг меня стали ярче; голос звучал громче, и громче звенело о стол донышко бокала.