На берегу незамерзающего Понта - [73]

— Давай на Новый год рванем куда-нибудь, где много снега, — задвигались его губы, растягиваясь в длинную улыбку. Он и сам понимал, что сейчас невпопад. Но для чего-то спешил заполнить ниши будущего, будто тем самым приближал его из страха, что оно никогда не настанет.

— Может, лучше под пальмы? — улыбнулась в ответ Полина.

— Ты хочешь пальмы?

— Честно?

— Честно.

— Хочу пижаму и тебя.

Он склонил голову набок. Поднес ее пальцы к губам, касаясь ими кожи. И с наслаждением втянул тонкий запах духов, шедший от ее запястья.

— Конфеты из «Шоколадницы» или пряничный домик?

— Огурец соленый! — Полька подозрительно посмотрела на Мироша. — Тебе зачем?

— А я рисую. Нас с тобой. Нельзя, что ли?

— Можно. И что ты себе рисуешь?

— В данный момент есть твоя пижама, кровать с шуршащими простынями и огромное окно. Не знаю, что за ним. Ты знаешь?

— А это важно? — и тут же прикусила язык. Важно… Еще как важно. Ей важно одно, ему другое. Ивану нужен клавишник, поэтому они сидят здесь, в месте, где Полька не то, чтобы чувствовала себя неуютно. Но сама бы она сюда никогда не пришла. Неинтересно, мрачно… навязчиво. А она любила свет. Здесь же словно затягивало в пустоту и безысходность. И удерживал только голос Ивана. Он важен, а ей важно быть с ним.

— У нас еще два с лишним месяца, — Мирош сделал очередной глоток и отодвинул чашку, — и наверняка к тому времени работы образуется под завязку. А я придумываю то, чего, наверное, не будет.

— Что-нибудь обязательно будет, — улыбнулась Полина. — Даже если всего лишь мой двор за нашим окном.

— Елку я постараюсь поставить до того, как меня угонят в гастрольное рабство. Например, на следующей неделе, м-м-м? — Иван мотнул головой и посмотрел куда-то сквозь тускло просвечивающийся куб. — Твой Тарас мне уже нравится. Под него здорово рисовать.

— Э-э-э! — возмутилась она. — Я про елку вообще ничего не говорила!

— А я ее сам домалевал. Должно же быть что-то мое.

— А я не согласна менять тебя на елку!

— Тогда поедешь со мной? И мы точно не будем знать, что за окном, что в холодильнике и какого цвета у нас шары. Но кровать, пижама и я — у тебя будут.

— Обещаю, что мешать не стану, — Полька уткнулась носом ему в шею и оттуда глухо пробормотала: — А шары повесим золотые, блестящие, чтобы от искр — жмуриться.

— Елка живая или искусственная? — он прикрыл глаза и прижался щекой к ее макушке.

— Нечто среднее, — хмыкнула Полина. — Деревянная.

— В смысле? Настоящая?

— Некоторым образом. Из настоящего дерева. Из дощечек. Ну-у-у… — она задумалась, как лучше объяснить, и принялась помогать словам руками. — Вот как указатели делают, знаешь: до Киева — 300 км, до Жмеринки — кто считал, до Луны — вечность. Только дощечки плоские, разных размеров, нанизаны на один стержень, ну, ствол как бы.

— До Луны — вечность… — медленно повторил Мирош. — А до тебя — сколько?

— Нисколько. Я же здесь. И ты здесь, да?

— Здесь, — кивнул он, снова привлекая ее к себе и устраивая ее голову у себя на плече. Так чувствовал ее совсем близко, совсем бесконечно, безраздельно рядом, как часть себя, продолжение — как руку или глаз. Фортепианная мелодия совершила очередной кульбит и из чего-то зажигательного превратилась в романтичное и медленное, обволакивающее негой и одновременно волнами накатывающим волнением. Это был его шанс — добавить ей чуточку радости. Потому что Иван прекрасно видел, как ей неуютно здесь. Губами в ее кожу, где-то возле виска шевельнулся вопрос: — Давай потанцуем?

— Давай, — согласно кивнула Полина. Кажется, тысячу лет не танцевала, а приглашать… вообще никто не приглашал. Стас с его чинными ресторанами ходил в них есть, а не развлекаться. Тем же приходилось в этих заведениях заниматься и Полине.

Иван встал, подал ей руку и повел туда, где было немного свободного места между столиков, с другой стороны куба, недалеко от сцены. Кроме них, здесь никто и не изъявлял желания танцевать, но его это мало заботило. Их мало заботило.

Он обхватил ее талию, прижимая к телу, и повел под музыку, удивляясь себе — раньше, в клубах, на дискотеках танцы были прелюдией, этапом охмурения очередной девицы. Сейчас одно ее дыхание на его шее и движения, подлаженные под его движения, — заставляли забыть обо всем мире. Будто бы они вдвоем, и пианист — только для них. В подобную чушь легко верилось в этом задымленном полумраке лучшего в его жизни октября. Какая разница, зачем они пришли сюда? Какая разница, куда они идут. Сейчас они танцуют — единственное, что важно.

— По-оль, — шепнул он ей на ухо. — Хорошо, да?

— Хорошо, — улыбнулась она. — А у меня идея. Сейчас быстренько познакомиться с Тарасом, а потом в кино.

— На что?

— На ближайший сеанс.

— То есть все равно на что?

— В общем, да, — рассмеялась она, чуть крепче обняв его за шею.

— Хорошая идея, — хохотнул и он. — Места на последнем ряду? Кола и попкорн? Завтра можно поспать подольше.

Полька, продолжая смеяться, сбилась с ритма и наступила ему на ногу. Иван легко перехватил ее за талию и оторвал от пола, продолжая двигаться, но удерживая на весу. И смеялся ей вслед, в то время как мелодия все кружила, кружила и кружила, подходя к своей самой пронзительной ноте. И на ней замерла.