На берегах Гудзона - [3]

Грэйс Мэтерс села в кровати и взглянула на бесконечно льющий дождь. Голова ее болела; во всем теле она чувствовала свинцовую тяжесть.

«Он, верно, сидит теперь в вагоне, — подумала она с тяжелым чувством. — Проехал уже четвертую часть пути. Сегодня к вечеру я должна получить от него телеграмму, а завтра днем письмо… С каждым разом мне становится все тяжелее его отпускать».

Она позвонила горничной и потребовала завтрак.

Когда горничная вошла с подносом, Грэйс бросилась в глаза бледность девушки и ее заплаканные глаза.

— Вы больны, Мэри? — спросила она. — Вы так плохо выглядите.

— Нет, сударыня, — отвечала девушка сдавленным голосом, стараясь не заплакать.

— Принесите, пожалуйста, газету.

При этих словах девушка побледнела еще сильнее.

— Г-жа Мэтерс… прошу вас… не надо газеты… не надо читать… — Мэри запнулась и залилась слезами.

Грэйс вскочила с кровати.

— Что случилось? Что вы хотите от меня скрыть? Почему я не должна читать газету?

Страшная, непонятная тревога сдавила ей горло, но тотчас же у нее блеснула какая-то мысль, и она засмеялась с облегчением.

— Вероятно, новое покушение на г-на Роулея. Не будьте же такой глупой, Мэри, к этому мы успели уже привыкнуть. Скорее несите газету.

— Г-жа Мэтерс… умоляю вас… повремените немного…

Грэйс овладело нетерпение.

— Принесите газету. Я вам приказываю, слышите?

С отчаянным усилием Мэри вышла из комнаты и тотчас же возвратилась с газетой.

Грэйс вырвала ее из рук девушки и впилась в первую страницу, которая привлекла ее внимание огромными буквами. Она читала, перечитывала, но не могла постигнуть смысла слов и чувствовала только, как леденящий холод проникает в ее сердце. Откуда-то издалека до нее доносился испуганный голос Мэри:

— Г-жа Мэтерс… дорогая г-жа Мэтерс…

Грэйс стиснула зубы, сжала руки в кулаки и прочла громко, беззвучным голосом:

«Сегодня утром на своей квартире, Пятое авеню № 36, найден мертвым член Конгресса Джон Роулей… По-видимому, произошло убийство. Джон Роулей сидел в кресле за письменным столом. В груди у него торчал небольшой персидский кинжал, который, по показанию его лакея, служил убитому для разрезания бумаг. По мнению полицейского врача, убийство произошло около одиннадцати часов вечера. Полиции еще не удалось напасть на след убийцы».

Постепенно эти страшные слова начали приобретать для Грэйс значение, острыми иглами вонзаясь в ее сознание. Однако, всей ужасной правды она еще не могла охватить целиком. Как в столбняке, она с минуту бессмысленно глядела перед собой, затем обратилась к девушке:

— Мэри, это правда? Это может быть правдой?.. Он мертв… Но нет… этого быть не может… Вчера вечером он жил еще… мы были вместе… он держал меня в своих объятиях… Мэри, — воскликнула она, — это правда?

Вечностью показалось ей мгновение. Наконец она услышала тихий ответ:

— Да, это правда.

Все, что было до сих пор неуловимым, вся ужасная действительность сразу обрушилась на нее как морская волна, поглотив ее в своей пучине. Внезапно все кругом потемнело, перед ее глазами закружились миллионы искр, и в ушах загудел звон бесчисленных колоколов.

С криком она бессильно грохнулась на пол.

САМУИЛ КАЦЕНШТЕЙН

Дети возились возле уличных водостоков; оборванные, грязные женщины визгливо верещали у своих порогов; еврейские, польские, русские и немецкие слова, перемешанные с американскими, носились в воздухе; над всем стоял запах гниющей воды и специфический запах кухни. Единственный фонарь бледно освещал безнадежно тоскливый сумрак этой беднейшей части нью- йоркского гетто.

— Боже праведный, чего это так бежит Самуил Каценштейн? — обратилась г-жа Розенбаум к своей соседке, указывая на невысокого седого человека, пробежавшего мимо нее с лотком на голове. — Ведь вечер на дворе; куда еще несет этого старого дурака так поздно?

Соседка покачала головой, — она тоже не могла понять. Случай был интересный, так как всем им было известно, что Самуил Каценштейн всегда спешил поскорее вернуться домой к своей дочери, и что после трудового дня он не выходил за порог своего дома.

— Мириам, дитя мое, — закричала г-жа Розенбаум по направлению к одному из окон четвертого этажа, — Мириам, дитя мое, что случилось с твоим отцом? Куда он побежал так стремительно?

В окне показалось худое бледное лицо, окаймленное черными как смоль волосами; мягкий девичий голос отозвался:

— Он узнал скверную новость. Один из его друзей умер.

— Кто-нибудь из родственников?

— Нет.

— Ну, тогда это не так уж худо, — успокоилась г-жа Розенбаум и повернулась опять к своей соседке.

А Самуил Каценштейн бежал, бежал, как если бы за ним гнались сотни полицейских с дубинками.

Домой он вернулся в хорошем настроении, после удачного дня. Расположившись в кресле, он развернул еврейскую газету и начал не спеша читать… На последней странице он прочел сообщение об убийстве Джона Роулея, и дикое бешенство овладело им.

— Ни одного справедливого человека они не терпят в свой среде, — обратился он к своей дочери Мириам. — Справедливый человек должен умереть, чтобы не мешать их преступлениям.

Глаза Мириам наполнились слезами.

— Бедная невеста его, художница, о которой он тебе говорил, — тихо сказала она.