На берегах Гудзона - [27]

— Я вам очень благодарен, — сказал Гарвей и записал имя женщины. — Скажите, в каком цехе вы работаете, чтобы я мог, в случае надобности, разыскать вас.

Джэк Бенсон слегка смутился и неохотно заметил:

— В настоящее время это не совсем удобно, г. Уорд.

— Почему?

Молодой рабочий с удивлением посмотрел на Гарвея.

— Неужели вам неизвестно, что рабочие на заводе вашего отца потребовали повышения платы и что г. Уорд отверг это требование?

— Нет; должен сознаться, что я никогда не интересовался делами отца.

— В ближайшие дни должна начаться забастовка. И как для вас, так и для меня было бы нежелательно…

— Понимаю. Но, быть может, вы мне сообщите ваши требования, и я попытаюсь уговорить отца.

Побеседовав еще немного с Бенсоном на эту тему, Гарвей заявил:

— Я должен признать справедливость ваших требований и сегодня же напишу об этом отцу. А если мне не удастся убедить его…

— Тогда мы забастуем.

— Тогда я желаю успеха вашей забастовке.

Молодой рабочий рассмеялся.

— Если бы ваш отец слышал вас, г. Уорд!

— Когда вам понадобится что-нибудь сообщить нам, приходите пожалуйста к г-же Мэтерс, — надеюсь, это вы можете?

— Да.

Джэк Бенсон простился.

— Все это довольно фантастично, — заметил Гарвей. — Кроме того, Бенсон слышал слова сомнительного человека, шпиона… Как бы то ни было, я направлю свои розыски по этим следам.

— Какой вы добрый. Ведь я знаю, вы не верите в эту новую версию, и все-таки готовы все сделать только для того, чтобы меня успокоить.

— Ради вас я готов на все.

Она улыбнулась ему.

— Вы, действительно, преданный друг, Гарвей.

— Только друг, Грэйс? Неужели я никогда не сумею стать для вас больше, чем другом? Ведь вы хорошо знаете, что я люблю вас.

Грэйс отстранилась от него.

— Гарвей… нет… вы…

— Вы думаете о Джоне. Я знаю, что он будет всегда занимать в вашем сердце первое место. Но разве вы не можете и мне уделить частицу вашей любви? Мне достаточно будет находиться возле вас, служить вам, иметь право вас защищать. Это нисколько не оскорбит памяти Джона. Память о нем одинаково дорога нам обоим, и мы вместе…

— Вы мучите меня.

— Дорогая, простите. Но я вас так люблю, я так глубоко страдаю.

Она посмотрела на него с грустью и тихо сказала:

— Я питаю к вам только дружбу.

— Грэйс, дорогая, не гоните меня от себя. Я не могу жить без вас.

Его страсть и выражение страдания на лице тронули молодую женщину. Нерешительно и с дрожью в голосе она сказала:

— Если вам действительно достаточно моей дружбы…

— Да, да, дорогая моя.

Он привлек ее к себе, но, заметив, что она побледнела и отпрянула, овладел собой и только нежно поцеловал маленькую белую руку.

* * *

Гарвею удалось убедить Грэйс, что нет никакого смысла откладывать свадьбу. Когда они обвенчаются, им гораздо легче будет сообща продолжать розыски убийцы Роулея.

Молодая женщина готова была согласиться с ним. Она была в каком-то странном душевном состоянии. Иногда ей казалось, что она поступает нехорошо по отношению к убитому; перед ее глазами стоял Джон Роулей, чуть ли не более живой, чем Гарвей, и гораздо более близкий ее сердцу. В такие минуты она садилась за стол с намерением написать молодому Уорду, чтобы он простил ее: она не может стать его женой. Однако, ей никогда не удавалось послать такое письмо: живой человек своей великой любовью заслонял образ мертвого. В присутствии Гарвея пропадало ужасное чувство одиночества, от которого Грэйс так безгранично страдала; он приносил с собой свет и радость в однообразие ее существования, и она вынуждена была признаться, что больше не может обходиться без него. Так проходили для нее дни в сомнениях и раздвоенности чувств.

Гарвей держался по отношению к молодой женщине чрезвычайно умно; не напрасно занимался он годами изучением психоанализа. Он вполне понял ее чувства, изучил малейшие движения их, угадывал все перемены ее настроения и умел приспособиться к ним. Страсть свою он держал в полном повиновении своей воле и оставался для Грэйс не более как другом, никогда не давая ей повода вспомнить, что он имеет на нее права, что она теперь принадлежит ему. В то же время он окружил ее нежной заботливостью и лаской, думая только о том, как бы сделать ей приятное, так что постепенно она все более и более стала привыкать к его заботам о ней. Он не избегал говорить о Джоне Роулее, — наоборот, он всегда первый заговаривал о нем, тогда как Грэйс начала понемногу избегать эту тему и старалась реже упо минать имя Джона.

Накануне дня венчания, когда Гарвей при прощании поцеловал ей руку, она совершенно неожиданно бросилась в его объятия, прижалась к нему и воскликнула плача:

— Обними меня крепче, Гарвей, я боюсь, мне так страшно!

Гарвей почувствовал, как она дрожит всем телом. Он ласково начал гладить ее голову, лежавшую у него на груди, и нежно спросил:

— Чего ты боишься, дорогая?

— Не знаю, но какой-то неизъяснимый страх сжимает мне сердце и сдавливает горло. Не уходи, не оставляй меня одну!

Он вернулся с ней в комнату и остался возле нее, пока она не успокоилась.

На следующее утро они обвенчались в районном нотариате и тотчас же уехали в охотничий домик, где решили провести медовый месяц. Грэйс никого из своей прислуги не взяла с собой.