На белом свете. Уран - [87]
После выступления Мостового Бунчук сразу как-то осунулся, лицо его уже не было таким вызывающим. Он жалел, что раздул это «сосенское дело», но отступать было поздно.
— Мы примем к сведению заявление товарища Мостового и разберемся во всем, — пообещал Бунчук. — Хватит об этом. Голосую. Кто за то, чтобы объявить товарищу Гайворону строгий выговор? Четыре. Кто против? Один. Воздержался? Два. На этом нашу работу мы заканчиваем. До свиданья, товарищи.
Коляда остался в кабинете, чтобы поблагодарить Бунчука, но тот даже не подал ему руки на прощанье. Они не посмели посмотреть друг другу в глаза. У обоих на душе было противно.
— Иди и меньше болтай языком, — буркнул Бунчук.
В коридоре Коляда догнал Платона и Подогретого.
— У меня машина здесь, подвезу. А может, в чайную с горя, а? — угодливо улыбнулся.
Платон промолчал, а Подогретый даже побелел:
— Подлюга ты после всего, Коляда! Я у тебя не только партийный билет, а и… паспорт забрал бы. Шкура ты!
Коляда задрожал всем телом, широко раскрыл рот, но не мог вымолвить ни слова. Потом он увидел, как Макар Подогретый, попрощавшись с Мостовым и Платоном, вышел на сосенскую дорогу и пошел к селу широким солдатским шагом.
Мостовой пригласил к себе Платона поужинать. По пути они зашли в магазин, купили бутылку водки и колбасы.
Дома Александр поискал еще чего-либо, но, кроме двух луковиц и коробки мармелада, ничего не нашел.
— Я Кутню набью морду, — пообещал Платон.
— Дадут пятнадцать суток за хулиганство, — сказал Мостовой.
— Черт с ним, а морду я ему все равно набью. В глаза врет, и ему верят.
— Бунчук ему не поверил, Платон.
— Тогда почему же он выгораживал Коляду?
— Он выгораживал себя. Понял?
— Нет.
— Бунчук приказал Коляде засеять эти гектары, — пояснил Мостовой.
— Не может быть!
— Именно так. Поэтому он и приписал все грехи тебе. А вместе с тобой и мне. А если бы он объявил выговор Коляде, тот сразу напомнил бы: «Я сделал то, что вы, Петр Иосипович, велели». Ничего, Платон, переживем.
— Теперь я начинаю понимать, Александр Иванович, — задумался Платон.
Кто-то постучал в окно. Платону показалось, что Мостовой растерялся. Через минуту чьи-то шаги послышались уже в коридоре. Александр быстро вышел. Его встретил девичий смех. Платон насторожился: очень знакомый смех. В коридоре разговаривали шепотом, и Платон ничего не слышал, но этот смех… «Неужели Галина? Зачем она пришла сюда? Ей, наверно, кто-то сказал, что я здесь».
Хлопнули сенные двери. Кто-то простучал каблучками мимо окна. Платон выглянул: Галина.
Вошел Мостовой.
— Это забегала ко мне одна знакомая… А ты куда собрался?
— Пора, Александр Иванович. Пока доберусь до села… Да и Наталка ждет.
— Ну, если ждет Наталка, то задерживать не имею права. Крепись, Платон. — Мостовой пожал Гайворону руку и проводил к калитке.
Неожиданное появление Галины в квартире Мостового встревожило Платона не на шутку. Что у них может быть общего? Платон подумал, что он совсем не знает, как живет Галина; в последнее время, после приезда Наталки, она стала молчаливой, нервной. Может, считает, что теперь Платон меньше будет любить ее и Васька? А может, у Галины какое-то свое горе?
Платон отыскал Галину в красном уголке общежития, попросил ее выйти.
Шаткий дощатый тротуар привел их к скверику. Сели на свободную лавочку.
— Я хотел спросить тебя, Галина, — начал Платон, — потому что должен знать…
— Спрашивай.
— Что у тебя с Мостовым? — Платон полагал, что она сейчас начнет плакать, все отрицать и, чтобы отрезать ей путь к отступлению, добавил: — Я не ожидал, что ты на такое способна.
Но Галина выслушала брата спокойно. Ничто не выдавало ее волнения.
— А почему это тебя тревожит? — ответила будто безразлично.
— Как это — почему? Что у тебя с ним может быть? Он секретарь райкома, а ты… Тебе еще гусей пасти в колхозе…
— Там одна уже пасет… А обо мне не беспокойся. — Галина вдруг повернулась к брату и зашептала: — Да, я обыкновенная девушка, а он секретарь. Но я об этом не думаю! Мне все равно, кто он. И ему тоже. У нас с ним ничего такого нет… Мы… дружим.
— И давно вы… дружите?
— Давно…
— Ты часто ходишь к нему?
— Дважды была. У него есть пластинки с операми. Слушаем…
— Ой, смотри, Галина, — предупредил Платон.
— Ты, Платон, о себе подумай… И о Наталке. Она больная, а ты…
— Что я?
— Ты ее не обижай. Не каждая девушка могла бы вот так поступить, как она.
— Что это ты взялась меня отчитывать? — Платон со злостью бросил сигарету.
— Потому что она тебе ничего не сказала, а у нее был приступ после того разговора. Упала на огороде…
— Когда? Я ничего не знаю, — испуганно сказал Платон.
— Она не хотела, чтоб ты волновался. На второй день я застала ее в кровати. Щеки горят, губы посинели… Так и у мамы было, — вспомнила Галина.
— Я не хотел ее обижать, — оправдывался Платон, — но пошли по селу разговоры, сплетни… Надоело. Кто-то рассказал Наталке, что я встречался со Стешкой.
— Разве это не правда?
Платон промолчал.
— Стешка и не прячет, что любит тебя.
— Я пойду, — поднялся Платон. — А ты, Галина, поступай как знаешь. Не маленькая. И у Мостового есть голова на плечах.
— Я люблю его, — прошептала Галина. — Люблю…
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».