На белом свете. Уран - [71]

Разговор с сыном Никодим Дынька передал ошарашенной Текле, но намного доходчивее и убедительнее:

— Если мы не помиримся с Поликарпом Чугаем, то нашего Олега сбросят с депутатов как нарушителя Конституции и всех законов…

У Текли на губах присохло несколько десятков проклятий, и она словно подкошенная села на лавку. Никодим, зная свою супругу, воспользовался этой неожиданной тишиной для новой атаки за доброе имя сына:

— Гайворон может собрать всю партийную организацию, и это дойдет до района или до Киева. Напишут об Олеге в газету, и его не только до сельсовета, но и до загса не допустят. Какой же из него депутат, если его родители каждый день нарушают законы?

И Текля, которой легче было лечь в гроб, чем просить Чугая, сдалась.

— Если закон за Чугая, тогда и я не против закона. И в святом писании сказано: прости ближнего своего, и сам прощен будешь…

Утром Поликарп Чугай и Никодим Дынька шли на работу вместе. Платон ежедневно собирал возле клуба всех хлопцев и девчат. Всем нечего было делать в маленьких комнатках яслей, и Светлана Подогретая предложила незанятым разбить клумбы и посадить деревья. Хлопцы привозили из леса молодые сосенки и березки, разбивали аллеи и обсаживали их.

Под столовую яслей отвели самую большую комнату, побелили ее, но девушки были недовольны: очень буднично, никакой красоты. Общий вид портила огромная печка. И Платон подал мысль:

— Облицуем ее кафелем.

— А где достать?

— На ферме.

Коляда был в районе, и всю ответственность взял на себя Макар Подогретый:

— Обойдутся свиньи без кафеля.

Хлопцы стамесками выковыривали белые и синие кафельные плитки из стен, а девчата, нагрев котел воды, отмывали и вытирали их до блеска.

Белым кафелем Иван Лисняк облицевал стены, а на кухне и в умывальнике собирался выстелить пол. Он не слышал, как в комнату вошел Коляда, только увидел его огромные сапоги, когда нагнулся за плиткой.

…Коляда кричал, тыкал в лицо Лисняка кафельной плиткой. Иван не торопясь макнул щепочку в ведерко с краской и написал на печке: «Это же для детей!»

Коляда, махнув рукой, выбежал, затем вызвал к себе Платона — официально, через Горобца. Сидел в своем кресле, будто вылитый из воска, смотрел холодными стеклянными глазами.

— Вы что, хотите с Макаром Подогретым загнать меня в тюрьму? — обреченно спросил он.

— Это в наши планы не входит, Семен Федорович.

— Зачем вы свинарник ободрали?

— Свиньям кафель ни к чему…

— А завтра ты все фермы по камушкам разнесешь, так?

— Нет, фермы не буду, — пообещал Платон.

— Ты знаешь, что я в эти фермы свою душу вложил, знаешь? Сколько в газетах о них писали? — Коляда достал из ящика папку. — Что мне теперь в районе скажут? Доведешь ты меня, Гайворон, до того, как его, до разрыва в сердце… Если бы это не ты придумал, а кто-нибудь другой, то из колхоза выгнал бы, а так запишу тебе выговор…

— Пишите. Мне все равно. — Платон вспомнил, что сегодня Дынька должен прийти осматривать хату.

Дынька пришел с Теклей. Как полагается, немного посидели, поговорили, затем принялись за дело. Никодим с женой обошли несколько раз хату, ощупали стены и фундамент, потом осмотрели потолок и крышу.

— Оно конечно, хата есть, — глубокомысленно изрек Никодим, — если наш Олег женится, то будет жить… Сколько же ты за нее хочешь?

— А как вы скажете?

— Полторы тысячи ей красная цена, — сказала Текля.

— Маловато.

К торгу подоспел Васько. Он стоял в углу и долго не мог понять, о чем идет разговор.

— Бери полторы и еще десять, — убеждал Никодим.

— Нет, не будет, — ответил Платон.

— Это ж какие гроши! — тоненько пропела Текля.

— Еще накину десятку — и по рукам, — Дынька протянул ладонь.

— Вы забываете, что и садок при хате есть и сарай, — смущаясь, напомнил Платон.

— Вы хотите покупать нашу хату? — догадался Васько.

— Если в цене сойдемся, то и купим: сын ведь жениться собирается, — пояснила Текля Ваську.

— А мы куда денемся? — резонно спросил Васько.

— Это уже брата спрашивай…

— Куда мы денемся? — подбежал Васько к Платону.

— Обожди, обожди, потом, — отмахнулся Платон.

— Нет, ты мне сейчас скажи! Я не хочу продавать, не хочу! Уходите отсюда! — Васько дернул Дыньку за полу фуфайки.

— Так мы ж не заставляем, — оправдывался Дынька перед ним. — Мы и завтра можем зайти.

Дынька с Теклей вышли. Васько волчонком смотрел на брата.

— Я с тобой все равно не поеду.

— А я тебя и спрашивать не буду.

— Убегу… Буду жить в хлеве. А ты езжай себе… на легкий хлеб.

— Что ты сказал?

— Когда мы с тобой поехали в Киев, то дядько Нечипор сказал, что ты легкого хлеба ищешь.

— Замолчи!

— Всем расскажу. Пойду сейчас к Дыньке и скажу, что если он купит нашу хату, то я ее сожгу, — решил Васько. — Как дядько Поликарп.

— Что? Ах, ты, выродок! — Платон кинулся на Васька.

— Бей, бей, — съежился Васько.

Платон замахнулся. Васько поднял руки, защищаясь от удара.

— Не надо мне такого брата, не надо! — крикнул Васько и заплакал.

Эти слова будто оттолкнули Платона, и он, обмякнув, сел на кровать. Васько выбежал из хаты.

Платон ждал Васька допоздна, но тот не появлялся. Где он мог быть? У Снопа или у Мазура? Может, к Ивану Лисняку подался? Надо идти искать. Платон надел фуфайку и вышел на подворье. Двери в сарае были полуоткрыты. Ступил через порог и зажег спичку: на сухой картофельной ботве, свернувшись калачиком, спал Васько.