На белом свете. Уран - [141]
— Плохо, Павел Артемович.
— С сердцем?
— Нет. Наверное, кончилась любовь…
— Жалко…
Шаблей прошелся по мягкой шелковистой траве.
— Хочу с тобой посоветоваться… Мы намерены назначить Гайворона в обком, в сельхозотдел… Согласится?
— Полагаю, что нет, — после паузы ответил Мостовой.
— Но ему нечего будет делать в Сосенке… Там, возможно, останется только небольшая бригада — пригородный совхоз, а он человек с масштабным мышлением.
— Поговорите, Павел Артемович, с ним.
— Можно пригласить его сюда?
— Сейчас скажу Никите, чтоб съездил.
— Теперь идемте обедать или ужинать. Мать мне что-то там приготовила.
Увидев Шаблея и Мостового, Никита нырнул в кусты.
— Ты куда?! — остановил его Шаблей. — Выходи, выходи!
Никита повиновался.
— Здравствуйте, Павел Артемович. Юшка будет, — показал на кучу карасей и линей. — А это моя Таня.
— Мы уже с твоей Таней познакомились… Если бы не она, я бы кое о чем напомнил тебе…
— Кто старое помянет…
— Хитрый ты, Никита, как лис… Обожди, обожди, и я тебя прокачу…
— Привези Гайворона, — сказал Мостовой Никите и этим положил конец разговору.
…После ухи Шаблей поблагодарил женщин за обед и поднялся.
— Прошу извинения, но у меня есть дела к Платону Андреевичу. Мы скоро вернемся.
Они пошли по берегу Русавки…
Галина заметила, что Саша после разговора с Шаблеем стал молчаливым.
— Что случилось, Сашок?
— Двадцать первое столетие стучится в нашу дверь, — вспомнил слова Шаблея, которые он сказал на Выдубецких высотах.
— Кто стучится? — переспросила.
— Уран…
VI
Город стоял над морем — белый, пронизанный солнцем и овеянный солеными ветрами. Пожухлые акации и платаны окаймляли проспекты и улочки, иногда собирались вместе в небольшие скверы, принося гражданам Приморска прохладу в летние дни. Вечерами, кажется, все, кто только мог двигаться, выходили на Южный бульвар или устраивались на скамейках возле своих домиков, ели виноград и дыни, лакомились мороженым, обсуждая портовые новости, ибо вся жизнь Приморска была связана с морем и портом.
В каждом доме всегда кого-то ждали или провожали в море, в близкое или далекое плавание. С морем было связано не только существование десятков тысяч людей, а и жизнь их близких, поэтому и отношения между людьми были простые, доверчивые, без лишних церемоний. Мальчишки, как только вставали на ноги, натягивали на себя полосатые тельняшки и не снимали их, независимо от того, становились они моряками или бухгалтерами, инженерами или продавцами. Те, кто постарше, носили фуражки-боцманки с золотыми крабами. Приморцы были людьми с горячим темпераментом, и класть им в рот палец не рекомендовалось. Если уж кого-нибудь поднимут на смех или осудят, то это запомнится. Самый мелкий инцидент привлекал десятки приморцев, которые считали своей обязанностью встать на защиту истины.
В городе разговаривали на украинском, русском, греческом, еврейском, грузинском языках и еще на своем, приморском, который сложился в незапамятные времена. Шипящие выговаривали мягко, принято было обращаться к собеседнику в третьем лице единственного или множественного числа и, прежде чем ответить на какой-либо вопрос, обязательно спрашивать самому.
Походка приморцев мужского и женского пола отличалась особенным шиком и легкостью. Девушки и молодицы ходили, грациозно покачиваясь, а мужчины — стремительно и разгонисто. И только не совсем сознательные юноши передвигались так, будто под ногами у них были не тротуары, а палубы океанских лайнеров и сухогрузных судов при двенадцатибалльном шторме. Но к этому пижонству истинные матросы относились с презрением.
Стеше сразу понравился этот белый город. На студии приняли ее сердечно. В гостинице Стеше дали отдельную крохотную комнатку.
— Отдыхай, а то скоро начнем актерские пробы, работы будет много, — сказал Лебедь. — Между прочим, Стеша, деньги у тебя есть?
— Да.
— Если нет, не церемонься, скажи.
Надев самое лучшее платье, Стеша пошла погулять. Прямая улица вывела ее на Южный бульвар. Под ногами лежало море. Ярко светились в порту и на кораблях огни. В вечерней мгле, где-то далеко-далеко, проплывали караваны судов. Настороженно осматриваясь, вынырнула из-за горизонта полная луна, расстелив серебряную дорожку на волнах.
«Это она и над Сосенкой взошла, — подумала Стеша. — Может, и Платон сейчас смотрит на нее…»
— Вы, кажется, грустите? — услышала Стеша чей-то с хрипотцой голос.
Возле стояли двое — высокий, в желтой сорочке, и низенький, в такой широкой фуражке, что лица почти не было видно.
— Нет.
— Может, пройдемся? — предложила желтая сорочка.
— Благодарю, я сейчас пойду домой.
— Так нам же по пути! — заверила фуражка.
— Она не желает с тобой разговаривать, и правильно делает, — сказала желтая сорочка. — Оставим его на берегу, как старую баржу.
Высокий взял Стешу под локоть.
— Отойдите, — вырвала руку Стеша.
— Миша, брось, не вмешивайся во внутренние дела. Пусть она себе стоит. Она, может, стихи сочиняет, — потянула товарища фуражка.
В коридоре гостиницы Стеша встретила высокую круглолицую девушку с какими-то свертками в руках.
— Привет! — поздоровалась круглолицая.
— Привет.
— Это ты Стеша Чугай?
— Я.
— Вот какая ты, — круглолицая окинула взглядом Стешину фигуру. — Показывай, где живешь.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».