На белом свете. Уран - [141]

— Плохо, Павел Артемович.

— С сердцем?

— Нет. Наверное, кончилась любовь…

— Жалко…

Шаблей прошелся по мягкой шелковистой траве.

— Хочу с тобой посоветоваться… Мы намерены назначить Гайворона в обком, в сельхозотдел… Согласится?

— Полагаю, что нет, — после паузы ответил Мостовой.

— Но ему нечего будет делать в Сосенке… Там, возможно, останется только небольшая бригада — пригородный совхоз, а он человек с масштабным мышлением.

— Поговорите, Павел Артемович, с ним.

— Можно пригласить его сюда?

— Сейчас скажу Никите, чтоб съездил.

— Теперь идемте обедать или ужинать. Мать мне что-то там приготовила.

Увидев Шаблея и Мостового, Никита нырнул в кусты.

— Ты куда?! — остановил его Шаблей. — Выходи, выходи!

Никита повиновался.

— Здравствуйте, Павел Артемович. Юшка будет, — показал на кучу карасей и линей. — А это моя Таня.

— Мы уже с твоей Таней познакомились… Если бы не она, я бы кое о чем напомнил тебе…

— Кто старое помянет…

— Хитрый ты, Никита, как лис… Обожди, обожди, и я тебя прокачу…

— Привези Гайворона, — сказал Мостовой Никите и этим положил конец разговору.

…После ухи Шаблей поблагодарил женщин за обед и поднялся.

— Прошу извинения, но у меня есть дела к Платону Андреевичу. Мы скоро вернемся.

Они пошли по берегу Русавки…

Галина заметила, что Саша после разговора с Шаблеем стал молчаливым.

— Что случилось, Сашок?

— Двадцать первое столетие стучится в нашу дверь, — вспомнил слова Шаблея, которые он сказал на Выдубецких высотах.

— Кто стучится? — переспросила.

— Уран…

VI

Город стоял над морем — белый, пронизанный солнцем и овеянный солеными ветрами. Пожухлые акации и платаны окаймляли проспекты и улочки, иногда собирались вместе в небольшие скверы, принося гражданам Приморска прохладу в летние дни. Вечерами, кажется, все, кто только мог двигаться, выходили на Южный бульвар или устраивались на скамейках возле своих домиков, ели виноград и дыни, лакомились мороженым, обсуждая портовые новости, ибо вся жизнь Приморска была связана с морем и портом.

В каждом доме всегда кого-то ждали или провожали в море, в близкое или далекое плавание. С морем было связано не только существование десятков тысяч людей, а и жизнь их близких, поэтому и отношения между людьми были простые, доверчивые, без лишних церемоний. Мальчишки, как только вставали на ноги, натягивали на себя полосатые тельняшки и не снимали их, независимо от того, становились они моряками или бухгалтерами, инженерами или продавцами. Те, кто постарше, носили фуражки-боцманки с золотыми крабами. Приморцы были людьми с горячим темпераментом, и класть им в рот палец не рекомендовалось. Если уж кого-нибудь поднимут на смех или осудят, то это запомнится. Самый мелкий инцидент привлекал десятки приморцев, которые считали своей обязанностью встать на защиту истины.

В городе разговаривали на украинском, русском, греческом, еврейском, грузинском языках и еще на своем, приморском, который сложился в незапамятные времена. Шипящие выговаривали мягко, принято было обращаться к собеседнику в третьем лице единственного или множественного числа и, прежде чем ответить на какой-либо вопрос, обязательно спрашивать самому.

Походка приморцев мужского и женского пола отличалась особенным шиком и легкостью. Девушки и молодицы ходили, грациозно покачиваясь, а мужчины — стремительно и разгонисто. И только не совсем сознательные юноши передвигались так, будто под ногами у них были не тротуары, а палубы океанских лайнеров и сухогрузных судов при двенадцатибалльном шторме. Но к этому пижонству истинные матросы относились с презрением.

Стеше сразу понравился этот белый город. На студии приняли ее сердечно. В гостинице Стеше дали отдельную крохотную комнатку.

— Отдыхай, а то скоро начнем актерские пробы, работы будет много, — сказал Лебедь. — Между прочим, Стеша, деньги у тебя есть?

— Да.

— Если нет, не церемонься, скажи.

Надев самое лучшее платье, Стеша пошла погулять. Прямая улица вывела ее на Южный бульвар. Под ногами лежало море. Ярко светились в порту и на кораблях огни. В вечерней мгле, где-то далеко-далеко, проплывали караваны судов. Настороженно осматриваясь, вынырнула из-за горизонта полная луна, расстелив серебряную дорожку на волнах.

«Это она и над Сосенкой взошла, — подумала Стеша. — Может, и Платон сейчас смотрит на нее…»

— Вы, кажется, грустите? — услышала Стеша чей-то с хрипотцой голос.

Возле стояли двое — высокий, в желтой сорочке, и низенький, в такой широкой фуражке, что лица почти не было видно.

— Нет.

— Может, пройдемся? — предложила желтая сорочка.

— Благодарю, я сейчас пойду домой.

— Так нам же по пути! — заверила фуражка.

— Она не желает с тобой разговаривать, и правильно делает, — сказала желтая сорочка. — Оставим его на берегу, как старую баржу.

Высокий взял Стешу под локоть.

— Отойдите, — вырвала руку Стеша.

— Миша, брось, не вмешивайся во внутренние дела. Пусть она себе стоит. Она, может, стихи сочиняет, — потянула товарища фуражка.

В коридоре гостиницы Стеша встретила высокую круглолицую девушку с какими-то свертками в руках.

— Привет! — поздоровалась круглолицая.

— Привет.

— Это ты Стеша Чугай?

— Я.

— Вот какая ты, — круглолицая окинула взглядом Стешину фигуру. — Показывай, где живешь.