На белом свете. Уран - [102]

— Надо врача вызвать. — Максим остановил машину, побежал к Снопу.

Бунчук вышел из-за стола и громко поздоровался с Платоном:

— Рад видеть героя колхозных полей! Как дела?

— Ничего, работаем.

— Молодцы. Настоящие коммунисты. — Бунчук не сел за стол, а придвинул кресло к Платону, давая понять, что разговор у них неофициальный. — Хочу поговорить с тобой, Платон, по душам, а то мы больше как-то с тобой… в дискуссиях. Ты горячий, и я. А дело одно делаем.

— Я слушаю вас, Петр Иосипович.

Бунчук закурил и угостил Платона:

— Мы тут решили, Гайворон, снять с тебя выговор… Ты понял все и показал себя на деле. Партия наказывает, она же и прощает…

— Я перед партией ни в чем не провинился, — ответил Платон.

— Не будем входить в детали… В чем-то виноват Коляда, а где-то ошибся ты. Одним словом, мы пересмотрели свое решение…

— Спасибо.

— Что ты! Это наша обязанность. Чуткость должна быть во всех вопросах, — Бунчук доверчиво положил руку на плечо Платона. — Не тот друг, что в глаза хвалит, а тот, кто за глаза…

— Друзья разные бывают, — согласился Платон, не понимая, куда ведет Бунчук.

— Да, да, помогаешь ему, растишь, а он вместо благодарности доносы пишет. Обидно, — вздохнул Бунчук. — Все знают в районе, сколько я добра Мостовому сделал. И ты, Гайворон, знаешь… А он…

— Я не поверю, что Мостовой пишет доносы.

— Заявление написал на меня в обком. Будто я дал председателям колхозов указание посеять кукурузу и припрятать эти площади от нашего государства… Чтобы потом цифру урожайности поднять… Разве я мог пойти на такое преступление?

— Если не давали таких указаний, то чего вам переживать?

— А ты знаешь, что делает Мостовой? Он вынуждает некоторых председателей давать письменные подтверждения, будто я велел им засевать площади и не показывать их в сводках.

— Разве можно заставить человека писать неправду? И Мостовой этого никогда себе не позволит, Петр Иосипович, — возразил Платон.

— Он и у Коляды требовал.

— Но Коляда действительно хотел засеять сорок гектаров кукурузы, чтобы о ней никто не знал. И хотя все свалили на Кутня, будто он сказал неправду мне, но у нас есть протокол партийного собрания, Петр Иосипович, на котором Коляда слезно каялся и выступал Кутень…

— Но мы же этот вопрос разбирали на бюро… И этих ваших протоколов нет в деле.

— Протокол у Подогретого.

— Кто его писал?

— Я, Петр Иосипович. И сказал об этом на бюро, если вы не забыли. Да и сам Коляда теперь не возражает.

— Коляда? — удивился Бунчук. — Он тебе что-то говорил?

— Нет, Подогретому, когда услышал, что приезжает комиссия из обкома. Советовался, что ему говорить, если вызовут…

— Видишь, видишь, и его уговорил Мостовой. — Бунчук забегал по кабинету. — Какие бесчестные люди… Теперь я понимаю, что допустил ошибку. Не разобрался. Надо было записать Коляде, чтобы до новых веников помнил.

Бунчук сел за стол, дав понять, что разговор окончен. Платон попрощался, хотел было уходить, но Бунчук задержал:

— Кстати, где сейчас твоя сестра?

— На практике в Хрещатом, а что?

— Советовал бы тебе поинтересоваться, как она живет, что делает, и вообще… За девушками в таком возрасте нужен глаз…

— Я вас не совсем понимаю, Петр Иосипович.

— А ты знаешь, с кем она… спуталась? — прищурился Бунчук. — К ней ездит ночевать Мостовой…

— Неправда! Я не поверю, чтобы она… — Платон не закончил, потому что вдруг вспомнил, как Галина приходила к Мостовому, вспомнил разговор с ней.

— Я тоже не верил, но, к сожалению, это так… Вот тебе и дружба! — усмехнулся Бунчук. — На студенточек потянуло… Мы еще займемся этим делом. И не только мы…

Платон вышел из кабинета и направился по длинному коридору к комнате Мостового. Двери были закрыты.

Платон решил ехать в Хрещатое. Нет, он не простит ей этого! Да как она могла допустить, чтобы о ней заговорили во всем районе? И Мостовой пусть не попадается ему на глаза. Он не посмотрит, что тот секретарь…

Платон стоял за Косопольем, ожидая какую-нибудь машину, а в это время в райкоме разрывались телефоны: звонили из Сосенки, чтобы Гайворон немедленно ехал домой — жене очень плохо. Старый Котушка пошел искать Платона по городу.

…В Хрещатое Платон приехал вечером. Сельмаг был открыт. Возле прилавков толклись люди, и Платон не сразу увидел Галину. Наконец протиснулся вперед и, не поздоровавшись, спросил:

— Ты можешь выйти?

— Мотя, — сказала кому-то Галина, — побудь за меня, брат приехал.

Платон, не дождавшись, пока выйдет Галина, завернул за угол сельмага и быстро пошел к пруду. Галина еле догнала его.

— Зачем ты приехал, что случилось? — испуганно смотрела она на брата.

— Случилось. — Платон ударил Галину по щеке.

Галина вскрикнула скорей от неожиданности, чем от боли, отшатнулась от брата.

— За что?

— Ты меня спрашиваешь? Я тебя буду спрашивать… Мостовой ночует у тебя? Говори!

— Вот ты о чем…

— Говори, а то…

— Ничего я тебе не скажу… Можешь ударить еще. Бей!

— Говори! Не притворяйся святой…

— Уходи отсюда, уходи! Я не оскорбилась, что ты меня ударил, но мне очень больно и стыдно за тебя. Уходи.

Платон смутился. На душе было гадко.

— Я не хотел… Но мне сказали…

— А какое им дело? Какое? Почему они лезут в мою душу? — перебила его Галина.