На белом камне - [36]

Франция мало-по-малу овладевает сознанием своей истинной силы, силы по существу интеллектуальной. Она сознает свою миссию, состоящую в том, чтобы сеять идеи и властвовать посредством разума. Она скоро поймет, что ее прочная и длительная мощь заключается в ее ораторах, философах, писателях и ученых. И поэтому ей придется признать когда-нибудь, что численная сила, предававшая ее столько раз, окончательно ускользает от нее, и что ей пора удовольствоваться той славой, которую ей обеспечивают умственный труд и работа мысли.

Жан Буайи покачал головой.

— Вы хотите, — сказал он, — чтобы Франция учила народы согласию и миру. А уверены ли вы в том, что ее послушают и за ней последуют? Обеспечено ли далее ее спокойствие? Не должна ли она опасаться угроз внешних, предвидеть опасности, быть на страже своей безопасности, предусматривать свою защиту? Одна ласточка не делает весны; одна нация не сделает мира народов. Разве можно быть уверенным, что Германия держит армию наготове только для того, чтобы не воевать? Ее социал-демократы хотят мира. Но они не господа положения, и их депутаты не обладают в парламенте авторитетом, соответствующим количеству их избирателей. А Россия, едва вступившая в промышленный период, — думаете ли вы, что она скоро вступит в свой мирный период? Думаете ли вы, что приведя уже в смятение Азию, она не приведет в смятение и Европу?

Но даже предполагая, что Европа становится миролюбивой, вы разве не видите, что Америка становится воинственной? После превращения Кубы в вассальную республику, после аннексии Гавайи, Порто-Рико, Филиппин уже нельзя отрицать, что Американские Штаты превратились в завоевательную нацию. Один американский публицист, Стэд, сказал при аплодисментах всех Соединенных Штатов: «Американизация мира на ходу». А господин Рузвельт мечтает водрузить звездное знамя над Южной Африкой, Австралией и Вест-Индией. Господин Рузвельт — империалист и хочет, чтобы Америка стала владычицей мира. На свое горе он читал Тита Ливия. Завоевания римлян не дают ему спать. Мигали ли вы его речи? Они воинственны. «Друзья мои, деритесь, — говорит господин Рузвельт, — деритесь отчаянно. Что хорошо на свете, так, это удары. Мы живем на земле для истребления одних другими. Те, кто говорят противное, люди безнравственные. Не доверяйте мыслителям. Мысль изнеживает. Это — французский порок. Римляне завоевали мир. Они потеряли его. Мы — современные римляне». Красноречивые слова, подкрепленные военным флотом, который займет скоро второе место в мире, и военным бюджетом в миллиард пятьсот миллионов франков.

Янки заявляют, что через четыре года они будут воевать с Германией. Чтобы мы им поверили, нужно, чтобы они нам сказали, где они встретятся с неприятелем. Во всяком случае, над этим сумасшествием стоит призадуматься. То, что Россия, крепостная своего царя, и Германия, пока феодальная, откармливают армии для боев, можно еще пытаться объяснить старинными навыками и пережитками тяжелого прошлого. Но то, что молодая демократия — Американские Соединенные Штаты — ассоциация дельцов, толпа эмигрантов всех стран, не имеющих общности рас, традиций, воспоминаний, отчаянно бросившихся в борьбу за доллар, испытывает внезапное желание пускать торпеды в борты броненосцев и взрывать мины под неприятельскими войсками, — это доказывает, что беспорядочная борьба за производство и эксплоатацию богатств поддерживает использование грубой силы и пристрастие к ней, что промышленное насилие порождает насилие военное, что торговое соперничество разжигает в народах ненависть, и потушить ее можно только в крови. Колониальное безумие, о котором вы только что говорили, является одной из тысячи форм столь прославленной нашими экономистами конкуренции. Подобно феодальному государству, государство капиталистическое — государство военное. Открывается эра великих войн за промышленное первенство. При современном режиме националистического производства пушки будут устанавливать тарифы, таможни, открывать и закрывать рынки. Иного регулятора промышленности и торговли не существует. Истребление является роковым результатом экономических условий, в котором находится сейчас цивилизованный мир.

На столе благоухали горгонзола и страккино. Лакей принес свечи на проволоке для зажигания длинных сигар с соломинкой, любимых итальянцами.

Ипполит Дюфрея, казалось, отошедший от разговора, снова вмешался в него.

— Господа, — сказал он тихим голосом, в котором чувствовалась гордая скромность, — наш друг Ланжелье только что утверждал, что многие боятся потерять себя в глазах современников, приняв на себя ужасную безнравственность, какой является нравственность будущего. Я не боялся этого и написал маленький рассказ, единственное достоинство которого состоит, может быть в том, что он свидетельствует о спокойствии духа, с которым я рассматриваю будущее. Я попрошу у вас разрешения как-нибудь прочесть его вам.

— Прочтите его сейчас, — сказал Бони, зажигая сигару.

— Доставьте нам это удовольствием — прибавили Жозефин Леклерк, Николь Ланжелье и господин Губэн.

— Не знаю, при мне ли рукопись, — ответил Ипполит Дюфрен.