На арене со львами - [65]
В конце концов он очутился один в людном, жарком зале со стаканом разбавленного виски в руке и, потея, смотрел, как гости вокруг любезно кивают, приветственно помахивают руками и пускают друг другу в лицо клубы дыма. В воздухе густо, словно табачный дым, висел слитный шум — это были и смех, и речь, и звяканье льда, и звон стекла, и журчание льющейся жидкости, и шарканье подошв, и шорох одежды, а с улицы, из-за садовой ограды,— глухой рокот разъезжающихся по домам автомашин. На минуту Моргану представилось, будто он ребенок, и, поджав коленки и не веря собственным глазам, сидит, глядя с площадки какой-то ныне не существующей лестницы вниз, в будущее, на себя в этой пестрой толпе. Одиноко и страшно было в эту минуту Моргану, он сам не знал, который из них — он: тот, что на лестнице, или здесь в зале, среди шумных женщин и краснолицых мужчин, а уж где его настоящее место, не мог бы сказать и подавно. Знал он с печальной определенностью только одно: даже если настоящий он сидит сейчас там, на лестнице, если подлинная реальность — всегда прошлое, все равно он уже на пути сюда, на этот прием. Избежать его он не мог, как не мог уйти от самого себя.
И в эту минуту на другом конце зала Морган увидел Энн. Ее миловидное личико виднелось между синим плечом полковника военно-воздушных сил и лысой макушкой служащего миннистерства финансов; с нерешительной улыбкой на губах она близоруко смотрела из-под короткой темной челки, которую носила в то лето, прямо в лицо одному их знакомому, совсем неожиданно оказавшемуся среди гостей Андерсонов. Видно было, что Энн вся поглощена речами своего собеседника, хотя слабая улыбка, может быть, и выдавала некие угрызения совести; и Морган понял: окликни он ее сейчас, помаши рукой, она даже и не заметит его среди этого людного сборища. Он повернулся и пошел в сад.
Уже тогда, а ведь они были еще совсем молоды и Ричи только-только начал ходить, Морган понимал, что их совместная жизнь безнадежно разладилась. Энн месяцами не давала к себе прикоснуться, а когда наконец смягчалась, он заранее знал, что будет слишком скор, и она обругает ого эгоистом несчастным и повернется к нему гладкой прохладной спиной. Выпив больше обычного, она часто спрашивала, неужели он думает, что можно любить такого зануду, который все время торчит за своей машинкой, будто на свете только и есть, что словеса, словеса, словеса.
Но все-таки, проталкиваясь к дверям и уголком глаза видя чей-то обтянутый шелком пышный бюст, Морган не мог не думать о маленькой твердой груди Энн, об ее узких бедрах и плоском животе и почти с отчаянием почувствовал, как всегда, пробуждающееся предательское желание.
Так что, наверно, уже тогда ему надо было бы ее оставить, думал Морган, забыв и про рыжую стюардессу у себя под боком, и про Гласса., сидящего напротив. Наверно, надо было оставить ее, когда еще не истощилось его терпение — она столько раз повторяла ему, что ей от него никакого проку, да и ждать-то нечего, все равно у них ничего не получится; когда еще он не заорал на нее, что раз так, пусть она найдет себе другого, с кем у нее будет получаться, а она преспокойно ответила, что уже нашла.
Во многом он сам был виноват, это он понимал и признал в разговоре с ней; но понимал он также и то, что даже за надежду на любовь человек не может бесконечно расплачиваться собственным достоинством, гордостью и самоуважением. Он заплатил слишком дорого и получил слишком мало, остался в накладе, но по крайней мере знал почему. Потому что я согласился взять ее на любых условиях, думал он, надеялся, что со временем она будет моей на тех условиях, которые мне нужны.
— А я всегда вижу сны, ей-богу,— сонным голосом говорил Гласе, подмигивая рыжей стюардессе.— Ну, только положу голову на подушку — и готово, даже если сплю с бабой. Такие чудеса вижу, ты бы не поверила, прямо тебе Диснейленд.
Рыжая понимающе кивнула.
— А я свои сны в жизни никому не смогла б рассказать. Просто неловко, ну и вообще. И ведь так каждую ночь, честное слово, только вот не знаю почему.
Морган горько рассмеялся.
— Самые скверные сны — это те, которые видишь наяву. Те, в которые начинаешь верить, как в явь.
В саду он встретил одну знакомую из партийной верхушки. Она была очень приветлива, по лицо ее безобразило большое родимое пятно, и Морган решительно прошел дальше. Кто-то из гостей сказал, что будто сюда ожидают вице-президента, но Морган знал, что это пустая болтовня; еще кто-то рядом сказал, обращаясь поверх плеча Моргана к неизвестному мужчине в темных очках, что агентство ЮСИА совсем оскандалилось, а сам Морган сказал бывшему поставщику асфальта, что сегодня здорово припекает, на что поставщик асфальта сказал, что в пункте его назначения припекает еще похлеще, а Морган тогда спросил: в конечном пункте или в промежуточном? Но тот не понял и повернулся к своей супруге, которая, впервые попав в столь высокие сферы, совсем растерялась и едва ворочала языком. Морган потолковал о политике с одним телеобозревателем, хотя между ними все время стоял газетный фельетонист, который недавно потерял работу в Вашингтоне и тщился удержаться на орбите; потом телеобозреватель завидел вдалеке какого-то деятеля из Белого дома, по-прежнему занятого беседой с кандидатом в председатели партии, и ринулся сквозь толпу к ним, чтобы блеснуть самому и погреться в лучах их славы.
