На Алтае - [20]

— Ну, дедушка! Эта штука интересная, но я вот чего не понимаю: как мог орел поймать осетра в воде?

— Вот то-то и есть, что не в воде, а надо располагать, примером скажу так, что верно рыбина плавилась поверху, как у осетров и бывает зачастую. Ну вот, поди-ка, орел-то углядел его сверху, да и торнул, как пуля, на рыбину, а там и пошла война, значит, не под силу обоим.

Старик замолчал. Я все еще сидел и раздумывал про слышанное; но вот он, усевшись опять на ленивку, как будто обиделся моему недоверию и тихо сказал.

— Чего, барин… Вижу, что ты быдто сумлеваешься в моем сказе? Так вот, поедешь отсюда к старой протоке, она же по дороге тебе будет, верст пять или шесть отсюда, не боле, ну и заверни к рыбаку, значит, к эвтому самому Ефимычу, он и теперь живой, да и помоложе меня будет, вот он и обскажет тебе всю правду. А мы с ним и рыбину-то вместе на базар возили, да и продали отцу благочинному.

— Полно тебе, дедушка, обижаться! Я ведь не то, что не верю тебе, Боже помилуй! А просто соображаю и хочу запомнить такую диковину, может, когда-нибудь и напишу об этом.

— Вот оно что, — протянул старик. — Ну, значит, так и пиши, как я тебе обсказал, штука занятная!.. А вот что со мной было не так давно, только не знаю, уж сказывать ли? Поди-ка, барин, и спать тебе пора?

— Нет, нет, дедушка! Рассказывай хоть до утра и не думай того, чтоб я уснул при такой редкой беседе.

— Ну то-то же… А то ложись со Христом, да и спи крепче, отдохни; а коли нужно, дак я разбужу хоть на солновосходе, и чайник поставлю, али вон старуха верещагу спроворит, пряжеников напекет.

— Нет, дедушка, еще успею, высплюсь, а ты вот расскажи, пожалуйста.

— Изволь, барин, изволь, эта штука хоть и не особенно лестна, дак тоже, поди-ка, редко случается… Вишь ты, поехал я раз на плесо, поудить на живот. Дай, мол, попробую от нечего делать. А был праздник и быдто грех робить по промыслу. Вот я запустил две здоровых лесы, да и посиживаю на яме в старой большой протоке, а там тихо и лодку, почитай, не сносит… А был-то я босиком, потому что жары стояли ужасные. Вот сижу, да и слышу, что что-то студит одну ногу. Я, значит, отодвину ее маленько, да и сижу опять, караулю. Тут снова слышу, что студит. Думаю, что за диво такое? Неужели, мол, потекла лодка и попала вода? Да нет, быть не может, лодка как блюдце, ни единой щелки на ней нет… Ну, мне и невдомек поглядеть под ноги, а значит, перевожу это только в мыслях. Вот и опять слышу — студит да и только, да так раз до пяти. Что, мол, за оказия! Неужели где прошиб лодку? Таково жаль стало посудину. Одумал это, да и взглянул под ноги, взглянул, да и обмер со страху! Вон и лесы из рук полетели!.. Смотрю, а у ноги-то большущая змея кольцом свернулась, да все и жмется к ноге-то, словно прозябла, проклятая… Я, значит, как заревел лихоматом, да соскочил с места посередь лодки и поймал в руки весло, да и хотел им убить эту погань, но второпях-то не угодил и так треснул в лодку, что надколол весло. А она, паршивая, повиляла головой, выставила жало да как зашипит!.. А потом стала в комок собираться, словно прыгнуть хочет. Вот я испугался пуще старого, подхватил ее как-то ловко веслом снизу, да и выбросил в воду. Ну, думаю, слава тебе, Господи!.. А она, братец ты мой, вынырнула из воды-то, да и лезет таково бойко через набоину в лодку. Я, значит, не обробел (успел), да тем же веслом и выбросил ее снова, а она, язва эдакая, оборотилась, словно вьюн, на воде-то, да и опять ко мне!.. Вот я, значит, осердился, да как хряпнул ее концом по шее! Тут и завертелась, подлая, и пропала, гнусина проклятая…

Я обрадовался, выбросил ее уж руками, да и гляжу — что за диво! Вода хлынула в лодку. Ну, думаю, вот еще беда вяжется другая; скорей к берегу, к берегу, а вода так и хлещет! Я, значит, расколол лодку-то, как свистнул ее со всего маха! Ну, барин… едва-едва не уходился я в ту пору и только кое-как добрался до берега, а как вышел на землю, дак веришь ли, руки, ноги трясутся, в горле все пересохло, индо сердце захватывает!.. Никогда еще в жисть свою я так не пужался, как тогды… Будь она проклята, гнусина непутная!..

— С чего же она залезла в лодку еще с первого раза? — спросил я, ложась на лавку.

— Да кто ж ее знает, к чему она залезла? А я, барин, хоть и рыбак, а воды боюся — хвастать нечего: вишь, я тонул как-то весною, да с тех пор и стал потрухивать на большой воде. А что касается змей, то их часто видишь на реке, особливо весною.

Старик замолчал, и я вскоре услыхал, как он засопел на ленивке, а затем я уснул скоро и сам.

Потом через несколько лет мне и самому довелось испытать в роде только что рассказанного, и я тогда же вспомнил повествование дедушки.

В 188… году, весною, в самый разлив Оби, поехал я с С. М. Козловым и его зятем В. А. Шавровским за дупелями на лодке. Побывав на многих гривах, мы направились за реку, к так называемой Айдаровской заимке. И вот, переплывая большое плесо, мы увидели быстро плывущую на нас змею. Чтобы избежать неприятной встречи, гребцы налегли на весла, но змея пошла на пересек и летела прямо на лодку. Плыла она очень бойко, согнув несколько спину и приподняв голову. Все мы испугались, засуетились и закричали, думая, что змея заскочит в лодку, что, вероятно, и случилось бы, если б г. Шавровский не успел схватить ружье и выстрелить в нее уже не далее, как в пяти или шести аршинах от борта. Тут она юркнула в воду, и мы уже не видели ее более.