На 100 лет вперед. Искусство долгосрочного мышления, или Как человечество разучилось думать о будущем - [14]
На протяжении большей части истории наши предки воспринимали время как циклы. Они жили в гармонии с круговоротом, который наблюдается во всем – от ежедневного чередования сна и бодрствования до обращения луны, звезд и самой Земли. В 1930-х гг. вождь индейского племени оглала-сиу Хехака Сапа, или Черный Лось, выразил концепцию циклического времени такими словами:
Все, что делает индеец, движется по кругу, ибо по кругу движется сама Сила Мира… Ветер, обретая величие и мощь, начинает кружить. Птицы вьют круглые гнезда, потому что одной веры с нами. Солнце встает и заходит по кругу. Луна следует за ней, и сами они круглые. Даже времена года образуют большой круг, сменяя друг друга и возвращаясь вновь и вновь. Жизнь человека – круговорот из детства в детство, и так происходит со всякой вещью, через которую протекает сила[51].
Одной из величайших трагедий цивилизации стало то, что большинство сообществ, особенно западных, утратило связь с циклическим временем и присущим ему вечным возобновлением. Древние представления о времени как о круге были заменены линейной концепцией: для большинства оно стало выглядеть как стрела, летящая по прямой из прошлого в будущее через настоящее. Почему так важно, как именно мы представляем себе время, в виде круга или в виде прямой? Потому что прямую линию, в отличие от окружности, можно укоротить.
Разрушение идеи циклического времени началось в XIV в. и было связано с изобретением в Европе механических часов. Они были не только более точными, чем солнечные или водяные часы, но, по существу, стали новым инструментом власти, создав возможность регулировать, ускорять и превращать в товар само время. В списке ключевых для истории вопросов появился новый пункт: «Кто контролирует время?».
Тирания часов стала очередным этапом борьбы между христианской концепцией времени и тем, что историк Жак Ле Гофф называет «временем купцов». Согласно официальной церковной доктрине, время было божьим даром и потому не подлежало продаже. Отсюда противодействие со стороны церкви ростовщичеству – предоставлению денег в долг под процент, использованию времени для получения прибыли. В результате этой борьбы страдали торговцы, чей бизнес зависел от кредитования. В более широком смысле любой коммерческий успех был в значительной степени основан на умении использовать время в своих интересах: знании, когда покупать дешево и продавать дорого, сколько времени занимает доставка груза, как будут колебаться валютные курсы и вероятные цены на урожай следующего сезона, а также как рассчитать минимальные сроки выполнения работы. Растущий купеческий класс средневековой Европы состоял из людей, полагавших, что «время – деньги», а вовсе не божий дар.
Постепенно благодаря повсеместному распространению башенных часов купеческое время стало вытеснять церковное. В 1355 г. колокола новой башни во французском городке Эр-сюр-ла-Лис по инициативе купцов, управлявших коммуной, и с разрешения королевского наместника начали отбивать часы торговли и время работы суконщиков на основном городском производстве. В 1374 г. в Кельне всего через четыре года после появления городских часов был впервые принят закон, устанавливавший точное время обеденного перерыва для работников. «Часы, – пишет Ле Гофф, – стали инструментом экономического, социального и политического господства купцов», способствуя зарождению капитализма[52].
Довольно долгое время точность башенных часов ограничивалась часом или максимум четвертью часа, но к XVIII в. на многих часах появилась минутная стрелка, а спустя столетие обычным делом была уже секундная стрелка[53]. Наиболее авторитарным проявлением этой новой способности точно измерять время стали фабричные часы – главное оружие промышленной революции. Как утверждает историк и философ Льюис Мамфорд, именно «часы, а вовсе не паровой двигатель, являлись ключевым механизмом индустриальной эпохи»[54]. Вскоре были введены табели учета рабочего времени и наказания за опоздания. Разбивая время на все более мелкие интервалы, хозяева предприятий могли измерять скорость работы с точностью до секунды и наращивать темпы производства. Тех, кто пытался противодействовать новому режиму, сохраняя прежний темп работы, попросту увольняли. Тирания часов, обеспечившая расцвет культуры утилитарной эффективности, блестяще описана Чарльзом Диккенсом в романе 1854 г. «Тяжелые времена»: кабинет мистера Грэдграйнда украшали «убийственно точные часы, которые каждую отмеренную секунду сопровождали зловещим стуком, словно приколачивали крышку гроба».
Жажда скорости, воплощенная в фабричных часах, символизировала торжество линейного времени. Естественные циклы Луны или времен года потеряли свою значимость, их место заняла искусственная концепция минут и секунд. Далекое будущее начало теряться во мраке, а настоящее – вырисовываться все четче.
Время превращается в деньги. Очередь к машине учета рабочего времени на шоколадной фабрике Rowntree в Йоркшире (1933 г.)[55]
Эта тенденция усилилась благодаря транспортной и коммуникационной революциям XIX в. Паровозы, появившиеся в 1830-х гг., резко ускорили темп повседневной жизни по сравнению с неторопливой эпохой лошадей и повозок, а телеграф и телефон победили не только пространство, но и время, поскольку больше не нужно было неделями и месяцами ждать письма. Сегодня интернет и мессенджеры полностью глобализировали настоящее, ускорив информационные потоки в мировом масштабе. При этом они создали новое орудие краткосрочности, которое угрожает намертво запереть нас в ловушке «здесь и сейчас», – цифровое отвлечение.
