Мюнхгаузен: История в арабесках - [125]

- Ах! - ответила она, плача. - Я терплю страшные муки. Я слабею с каждым днем и всей душой тоскую по моей комнатушке и солнечному уголку. Там, мне кажется, я бы поправилась за ажурной кромкой и двойным рубцом. Правда, я теперь знаю (так как господа доктора и Дюр только о том и твердят), что это недостойные и греховные мысли. Кто предназначен быть сосудом чудес, должен терпеть до конца, и, видно, придется мне дотерпеть, бедной, несчастной женщине. По целым дням я думаю о безбожии покойного батюшки - да простит мне господь эти слова! И так как я всегда обладала хорошей памятью и запомнила все кощунственные и легкомысленные слова, что я слышала от него о Библии и христианской вере, то все это теперь во мне вихрем встает, и лезут из меня все эти противные речи. Кузнец, сидя во мне, только и слышит, что папашины богохульства. Вероятно, поэтому в те ужасные вечера, когда Дюр и господа так трудятся надо мной и когда у меня от молитв, пения, допросов, кулачных угроз, окриков и рева голова идет кругом и становится темно перед глазами, чувства мои начинают путаться и я говорю, как в горячке...

- Что? Что, девица Шноттербаум?

- Ах, простите мне необдуманное слово и, пожалуйста, не выдавайте меня остальным господам! Я хотела сказать, что, когда я лежу в горячке, дух начинает во мне вещать, и тогда говорю я, кузнец повторяет только магистерские слова и обезьянничает с папаши. Другого объяснения я вам дать не могу.

Что этим объяснялось? Такое толкование было слишком скудным, и великая загадка потустороннего мира так и оставалась неразрешенной.

Более того, она с каждым днем становилась туманнее. Так, если мы спрашивали кузнеца, помнит ли он происшествия своей жизни, он отвечал, что точно знает час, когда дал первый латинский урок. Если мы осведомлялись, чего ему больше всего не хватает в его теперешнем уединении, то он говорил, что особенно ему не хватает любимого томика Ювенала.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА Факт: обращение демона зависит от тысячи случайностей

Приведенная фраза выписана из дневника Эшенмихеля, который, подобно мне, вел записи с первого дня магических опытов. Мы поделили эту работу. Я заносил на бумагу исторические факты, он делал из них сверхъестественные выводы. Но, о чудо из чудес! Хотя мы и не сговаривались перед тем, как записывать, его выводы всегда совпадали с моими фактами, как перчатка с перчаткой. Из этого следует заключить, что те, кто повествуют о потустороннем мире, пишут осененные крыльями вдохновения и стоят выше всякой критики.

Тринадцатого октября Эшенмихель сказал:

- Так как мы ничего не можем добиться от этого ублюдочного духа, то приступим к его обращению.

Кернбейсер спросил:

- Не позволишь ли ты мне, брат, полечить девицу Шноттербаум? Она тает на глазах.

- Нет! - воскликнул Эшенмихель. - Дело идет о демоне, а не о Шноттербаумше.

На следующий день, а именно первого сентября, магический портной поплевал в ладони, как обыкновенно делал, когда ему предстояло что-нибудь трудное, и, выгнав духа крепкими заговорами из области живота в глотку, принялся его усовещать. Он срамил его тем, что тот держится за свое вшивое срединное царство, описывал ему небесные радости, разрисовал эту идиллию в двух разных колоритах, чтобы она прельстила и кузнеца, и магистра, сказал, между прочим, что там, наверху, железо всегда раскалено, а за латинский урок платят на три крейцера дороже, чем на земле, и закончил тем, что довольно штук и что демон должен дать обратить себя без разговоров.

На это увещевание дух сначала отвечал только отчаянными грубостями. Он послал нас всех к шуту и сказал, что у каждого из нас не больше ума, чем в его мизинце. Какое нам дело до его спасения? Он-де вполне доволен своим помещением у девицы Шноттербаум.

- А вы тоже собираетесь попасть в рай? - спросил он.

- Да, - крикнули мы хором.

- Это уже само по себе достаточная причина, чтобы я оставался здесь, заявил он. - Такие болваны, как вы, способны испортить мне вечное блаженство. Заботьтесь о своих монатках и не суйтесь в мои дела. Коротко и ясно. Я не желаю, чтобы меня спасали.

К этому он прибавил всякие издевательства, которые я не стану записывать. Эшенмихель, Кернбейсер и я не могли ничего возразить и потому молча замкнулись в высшем сознании. Но портной был не такой человек, чтобы спасовать перед каким-то каверзным духом. Если бес становился груб, то тот делался еще грубее, на каждое ругательство он имел десяток покрепче, а в доводы, которые демон коварно приводил, он вообще не вдавался. На все софизмы, которые тот пытался вставить в беседу, портной отвечал громовым голосом: "Заткнись!"

После часу такой извозчичьей перебранки между портным и духом последний действительно притих и пробурчал:

- Благоразумный уступает. Ничего не попишешь с этим утюжным рылом. Хорошо, согласен, чтобы меня спасали. Но как мне за это взяться, ведь у меня нет ни рук, ни ног?

- Идиот! - воскликнул магический. - Зачем тебе руки и ноги? Тебя спасут, вот и все.

- Бросьте ваши грубости, - возразил дух. - Нельзя ли обращаться с демоном повежливее, в особенности если он вселился в женщину?