Мюнхгаузен: История в арабесках - [120]

Начать с гергесинца, духа по существу своему толстокожего, казалось нам малоподходящим, так как неудача в самом начале могла скомпрометировать все дело. Трудно было также использовать и остальных, т.е. двух мужских духов, двух женских и одного ребенка. Во-первых, потому, что они были только, так сказать, знакомы домами с ясновидящими, а не квартировали в них. Во-вторых, потому, что не заключали в себе ничего опасно-демонического: головы их были заняты всякой ерундой вроде шведской походной фляги или оброненного бутерброда.

Мы ломали головы, как найти выход из положения и раздобыть крепкого, хотя бы издали подпаленного адским огнем духа.

Эшенмихель и я очень жалели о том, что в этих трудных обстоятельствах мы были лишены помощи магического портного. Но этот великий человек почти все время валялся в сарае на соломе из-за единственного недостатка, которым наградила его природа. Что касается Кернбейсера, то он не мог нарадоваться на портного, утешал нас, когда мы жаловались, и говорил:

- Успокойтесь, Дюр, как и Вильгельм Телль, не годится для совета. Он человек дела. Как только мы раздобудем поганый дух, никто не сравнится по работе с этой ненасытной глоткой.

Я подумал про себя: "Ребячьи головы этих швабов пригодны только для изобретений, но чтобы пустить дело в ход, создать для него правила, порядок и форму, - для этого необходим северогерманский ум. Разве достаточно того, что духи растут в Вейнсберге и вокруг него, как дикий подорожник? Разве нельзя было бы их культивировать, разбить площадь на участки, взращивать их, как спаржу на грядках, и затем вытаскивать один за другим по мере надобности? Благослови, господи, мои родные нивы на Эльбе, Одере и Везере! Эти южане никогда не поумнеют. Ты должен спасти здесь честь Северной Германии и довести дело до конца.

Поэтому я склеил из префорстских писаний, из гросглатбахской ясновидицы и аналогичных предметов нечто вроде духоловки, наподобие обыкновенной мышеловки, и отправился с нею в разные отдаленные места: на кладбище, за старые стены, в обвалившиеся погреба и даже в интимные помещения. Там я расставлял свою ловушку и бормотал следующее заклинание на праязыке: "Руммельдебуммельдефиммельдепипельдегуссельдебуссельдекиммельделюммель швипс!", что не может быть точно передано по-немецки, но что описательно означает: "Милости просим". Я часами сидел возле ловушки, но ничего не попадалось.

Ввиду того что все стремления руководителей сосредоточились на одном этом пункте, заведение стало скоро приходить в упадок. Хрюкание гергесинца сделалось реже, многие ясновидицы потихоньку удалились, вместе с ними пропали трое мужских духов, оба женских и половина детского, так как в срединном царстве и полдуха может иметь самостоятельное существование. Смолкли шумы, стуки и шорохи, и только половина детского духа, оставшаяся верной дому, еще изредка похныкивала. Но уже можно было предвидеть день, когда замрет и этот звук и вейнсбергское заведение совсем останется без духа.

При сих затруднительных обстоятельствах услышал я однажды из уст Кернбейсера весьма странные слова. Я сидел, спрятавшись под бузиной за выступом городской стены, и караулил подле своей духоловки. Кернбейсер вошел в сад, зашагал взад и вперед и наконец воскликнул:

- Я говорю и всегда говорил, что она приведет нас к погибели. Она во всем доходит до крайностей!

Тут он меня заметил, страшно испугался и спросил, понял ли я его слова. Когда я ответил отрицательно, он вздохнул с облегчением и объяснил, что ему вспомнился анекдот.

ШЕСТАЯ ГЛАВА Узкогрудая швея

Когда я с духоловкой в кармане направлялся по улицам к воротам города, я замечал у маленького домика, обвитого диким виноградом, женщину, которая, если только мало-мальски позволяла погода, сидела у дверей и шила на вольном воздухе. Она выглядела очень бледной и держалась скрючившись, даже когда поднимала взгляд от работы. Глаза ее сияли своеобразной синевой, и во всем ее существе было какое-то увядание, как бывает у цветов, предназначенных для солнца, но принужденных распуститься в тени. Я завязал с ней разговор и узнал, что она бедная швея, которая с детства больна эпилепсией и, кроме того, довольно давно страдает одышкой. А так как ей душно в комнате, то она по возможности работает на воздухе.

В ответах этой особы по временам проскальзывала какая-то боязливость, не оправданная никакими внешними причинами. Когда я однажды настойчиво попросил ее сказать мне, почему она так часто вздыхает без всяких оснований и вкладывает такой страдальческий тон в самые обыкновенные слова, то она сначала уклонялась, но затем открыла мне, что не может найти покоя с тех пор, как в кернбейсеровском доме усилились разные явления. Россказни ее друзей и кумушек о тамошних делах вселили в нее страх, как бы и с ней не случилось нечто подобное. Мысль об этом не дает ей покоя ни днем, ни ночью, и она беспрестанно молится, чтобы господь не довел ее до такой беды.

- Разве вы чувствуете какие-нибудь такие приступы? - спросил я.

- Ах, нет, - отвечала она. - За исключением моих болезней, у меня все в порядке, и я знаю, где нужна ажурная кромка, а где двойной рубец. Но у нас столько говорят об этом, и они будто бы витают здесь повсюду, а потому возможно, что они как-нибудь усядутся и на бедную швею, раз ей приходится так много работать на воздухе. Они могут налететь и сама не знаешь как, в особенности если у вас был отец, который не очень чтил слово божие. Поэтому, чтобы уберечься, я на досуге всегда читаю Библию. Будь у меня деньги и возможность найти работу в Рейтлингене, я бы уехала к тетке и совсем бы покинула эту местность.