Мюнхен - [81]

Обо всем этом солдаты рассказали Яну сразу же, как только он прибыл. Ему хотелось, конечно, поинтересоваться, не чувствуют ли они себя заброшенными на этом лесном островке, но он понимал, что такой вопрос их бы обидел: ведь они выполняли свой служебный долг в момент, когда война стояла у порога. Собственно говоря, они уже вступили в войну, в войну справедливую. Это война с иноземцами, которые ломятся в их дом и которых они не пропустят!

Ян рассказал им, что еще вчера вечером был в Праге. Никто не спросил, что там нового. Объявлена мобилизация, и этим все сказано! Об этом им стало известно сегодня утром от четника, выполняющего роль связного между ними и подразделением, расположенным сзади в укреплении.

— Пойду с вами на патрулирование, ротмистр Малек тоже!

Отправились уже в сумерках, когда с вырубки потянулись туманы, окутывая ветви букового леса. Лес был по-осеннему молчалив. При свете луны серебристым бисером выступила на паутинке роса.

Еще вчера в это время Ян прощался с Таней, Еничеком и с родителями. Уезжал на поезде из столицы, погрузившейся в темноту. А теперь он уже на передовой. Насколько мала чешская земля!

— Вы видите их? — спросил шепотом солдат, в окоп которого соскочил Ян.

Сначала он ничего не увидел. Но потом начал различать в тумане передвигающиеся серые тени. Генлейновцы шли осторожно, часто припадая к земле.

Над головой засвистели пули. Ян пригнулся, а солдат рядом улыбнулся:

— Перелет, пан поручик…

Открыли огонь и чехословацкие солдаты. Где-то слева застучал пулемет и повел непрерывный огонь длинными очередями. Довольно близко в кустарнике на вырубке послышались разрывы ручных гранат.

— Это рвутся наши гранаты!

Ян стрелял из пистолета на вспышки огня. Пулемет прочесывал серебристый туман. Над облаками на стороне Австрии виднелся серпок убывающего месяца. Все это продолжалось несколько минут, а возможно, и около часа. Четырнадцать солдат, усиленных ротмистром и поручиком, наделали из винтовок и пулемета столько шума, словно вела огонь целая рота. Вырубку затянуло белым дымом. Запахло порохом, как на стрельбище.

Над головой Яна свистели пули, трещали сбитые веточки бука. Ян услышал голос четаржа: «Огонь! Огонь! Огонь!» Туман на вырубке стал гуще. А потом на землю опустилась тоскливая тишина…

Днем они выехали на другую таможню. Там находилось двадцать солдат во главе с прапорщиком и два таможенных служащих.

Ночью опять была перестрелка. Ян расстрелял весь свой запас патронов и попросил винтовку. Ему так нравилось быть среди этих парней на границе, что назад в штаб и не тянуло.

В течение трех дней в светлое время он переезжал с места на место, а ночью вел наблюдение и стрелял из окопов. В течение этих трех дней он узнал немало людей в военной форме.

Некоторые из них оказались забытыми в лесах. У них не было даже кухни, запасы продовольствия кончились. Поэтому пришлось вскрывать лавки, стоявшие заколоченными в деревнях, и брать оттуда продуктовые запасы. Консервами не будешь вечно питаться, но люди не роптали.

В других местах позади таможенных пунктов днем дымили походные кухни, отчего на сердце было веселее.

Во флягах осталось несколько капель рому, а повар готовил кнедлики. Армия оставалась армией, здесь был свой собственный мир.

63

В городе было не так весело, как четыре дня назад. Флаги еще развевались, но к колонне святой Троицы свежих цветов уже не приносили.

Полковник Эвальд выслушал доклад Яна о положении на границе. Ян с восторгом рассказывал о солдатах, поведал об их заботах.

Эвальд махнул рукой:

— Гитлер выступил с речью в Берлинском дворце спорта и бранился как сапожник. Наши газеты не напечатали речь, просто назвав ее «бешеным выпадом». Но Гитлер говорил не только о немцах, которых он хочет присоединить к себе вместе с пограничной территорией, но и о поляках и венграх, чьи интересы якобы тоже должны быть приняты во внимание. Он хочет все эти вопросы решить сейчас, и немедленно! Отдавайте, мол, или начну войну! Кричал как сумасшедший. Я слушал его… Слушали все, кто имел радиоприемники. Весь город слушал. Солдаты тоже. Этот старый лавочник Чемберлен заявил, что Англия не может вступить в войну за народ, о котором в Англии ничего не знают. Будто англичане не могут проливать кровь за такой народ. За более возвышенную цель могли бы, а вот за независимость Чехословакии… А у нас все замалчивают. Самое главное, молчат о России, которая сама, хотя мы не просили, пригрозила Польше расторжением договора о ненападении, если та не оставит в покое вопрос о Тешинской области… Однако наши паны не хотят помощи России…

Ян просмотрел газеты. Ничего не сообщалось о боях и перестрелках на границах. Между строк можно было догадаться, что район Хеба уже оккупирован генлейновцами. Над Карловыми Варами неизвестные лица подняли флаг со свастикой. Четники его убрали.

— Но укрепления остаются укреплениями, и в них находятся наши войска!

— Да… пока… — вздохнул Эвальд.

— Пойдем просить милостыню! — говорили между собой офицеры за обедом. — Зачем содержать армию в государстве, существование которого будет зависеть от произвола Гитлера? Имеет силу англо-французский диктат об отторжении пограничных районов или нет? Отдаем мы укрепления или не отдаем? Почему нам морочат головы?