Мюнхен - [80]

В Йиндржихув-Градце из поезда вышла основная масса людей. Через минуту поезд поехал дальше, куда-то в Моравию. На горе раскинулся старинный город. На крышах и на башнях костела развевались флаги. Площадь, на которой, по словам деда, тот останавливался по дороге в Вену, напоминала сейчас встревоженный улей. У колонны святой Троицы лежали кучи астр, львиного зева.

Ян прибыл в казарму. Ротмистр посмотрел документы, сказал:

— Ага… пропагандист!.. Пан поручик, получайте обмундирование и оружие. После этого сразу же явитесь к пану полковнику.

Поручик Ян Мартину переоделся в военную форму и представился пану полковнику. Выслушав доклад, полковник рассмеялся:

— Ты что, не узнаешь меня? — Это был Эвальд, с которым Ян познакомился в Усть-Северске. — Помнишь, как мы на чердаке у тетки Марфы разучивали при свече перестроение взводов?

— Ты говорил, что должен дослужиться до штабс-капитана…

— После перемирия я получил во Франции майора, ну и остался совсем в армии…

— Кагоурек погиб под Бахмачом…

— Слышал… А где ты потерял из виду Горжеца?

— Уже за Байкалом…

— Я читал об этом процессе… Он уже давно генерал. Ну, еще поговорим об этом. Значит, будешь у нас заниматься пропагандистской работой. У писателей и журналистов и в армии будет много работы.

— Я уже не журналист…

— Это не имеет значения. Будешь рассказывать солдатам о России.

— Я хотел бы на фронт.

— Поедешь, дружище, дождешься! Войны еще нет, и в то же время она уже идет. На границах уже стреляют.

— И здесь тоже?

— Да, генлейновцы.

— Хотелось бы это увидеть, Эвальд…

— Сначала расскажи мне, как ты все это расцениваешь. Что делал Чемберлен в Годесберге?

— Пусть делает, что хочет, Гитлер от нас ничего не получит! Мы пришли в себя.

— Хорошо бы, — вздохнул Эвальд. — Видишь ли, друг мой, я стоял против немцев на французском фронте. Тогда познакомился с французами. Но сейчас я их не понимаю. Неужели они не готовы?

— Гитлер их подорвал изнутри. Нас тоже пытается разложить. Однако мы не поддались, как видишь…

— Да, наши люди молодцы, — проговорил полковник. — Мы не должны их разочаровывать.

Ян попросил полковника направить его на границу.

— Сначала познакомься с нашим штабом… Пообедай с нами.

Эвальд не был теперь таким молчуном, как в Усть-Северске. Зато пополнел, лицо его стало красным. Он курил без конца и часто вздыхал.

— Военная служба — это великое дело, но если мы сдадимся, я пущу себе пулю в лоб.

— Этого не потребуется.

— Посмотрим, Ян. А если мобилизация объявлена только затем, чтобы загнать людей в казармы, доты и окопы и держать их таким образом в руках, пока правительство не уступит нажиму Гитлера? Ведь пограничные районы, по сути дела, уже отдали! Ведь идут лишь переговоры о процедуре передачи, как будто речь идет о товаре, а не о святом деле. Не веришь? Тогда я рад, парень. Ну а на фронт я тебя направлю прямо сегодня после обеда.

Ян утешил Эвальда, рассказав ему о клятве народа перед зданием парламента, о походе толпы на Град, о вчерашнем вечере, когда была объявлена мобилизация и народ плясал от радости.

— Более трехсот лет наш народ не проявлял себя таким образом!

— Дай бог, чтобы этот народ не был обманут! — снова сказал полковник.

После обеда Ян Мартину вместе с ротмистром Малеком выехал из Йиндржихув-Градца к границе. Малек с винтовкой за плечом сел за руль мотоцикла, а Ян с пистолетом в руке устроился в коляске.

— Вам придется стрелять первому, пан поручик, если покажется где-нибудь противник, — сказал Малек. — У меня руки заняты.

В деревнях, мимо которых они проезжали, стояли солдаты. Бессчетное число раз пришлось предъявить документы патрулям на перекрестках, у мостов и виадуков. В местах, где дорога была заминирована, стояли часовые и указывали флажком, как можно проехать.

— Что-то вас сегодня мало, ребята! — крикнул часовым ротмистр.

— Что вы говорите, пан ротмистр, солдат здесь уйма! Но нас никто не видит!

Лица у них были возбужденные.

Потом они миновали луга и скошенные поля, на которых множество солдат копали окопы и устанавливали проволочные заграждения. Увидели серые бетонные доты, замаскированные зелеными еловыми ветками.

— Укрепления! — с гордостью произнес Малек.

Подъехали к таможне[28], ротмистр затормозил.

— Приехали, — произнес он.

В двадцати шагах впереди дорога была перегорожена поваленными елями и проволокой.

В таможенном пункте находилось пятнадцать человек. Четарж[29] Ридл и тринадцать солдат — «ветераны», как они называли себя. В дни мобилизации они заканчивали последнюю неделю срока своей действительной службы. Но они не ругались, что им пришлось остаться. Говорили, что такая, мол, у них служба.

— Хорошо, что нам дали сюда легкий пулемет. Ночью, когда противник открывает стрельбу, мы отвечаем огнем. Затем пулемет переносим вправо или влево, чтобы создать впечатление, что у нас на вырубке несколько пулеметных точек. Генлейновцы выходят на вылазки в немецких касках. В остальном же они одеты во что попало. Некоторые одеваются в черные пальто и резиновые сапоги. На других — белые гольфы и короткие кожанки. Есть и такие, кто идет разбойничать в чехословацкой форме. Это немцы, дезертировавшие из нашей армии. Все они вооружены австрийскими винтовками. Бросают и ручные гранаты, которые разрываются, не долетая до завалов. Один из наших солдат погиб неделю назад в ночной перестрелке. Похоронили на здешнем кладбище.