Мюнхен - [6]

На перроне они расцеловались. Таня отдала ребенка бабушке.

— Ты бабушкин? — спросила бабушка внука.

Еник не испугался бабушки. Не боялся он и дедушки, и его усов тоже.

— Ну, как вы здесь? Все здоровы?

Мать вздохнула:

— Нам уже хорошо… Наконец-то и для нас война кончилась.

— Хватит нам здесь стоять. Надо домой ехать, — сказал отец.

Носильщики зашевелились:

— Куда нести ваши чемоданы?

— На привокзальную площадь, — ответил отец, — поедем на извозчике.

У вокзала их ждал старинный фиакр. Они сели. Таня застенчиво улыбалась. Еник смотрел на лошадей. Мать обняла Таню за талию и рассматривала ее ласковым взглядом.

Вышли они в Ольшанах, у дома, постаревшего, пожалуй, еще больше, чем родители.

— Обветшали мы за время войны, — сказала мать, словно извиняясь.

5

В честь приезда сына родители Яна закатили пир. Хлопотать по хозяйству матери помогали соседки, пани Комаркова и жена трактирщика. Обед был сервирован на старинном фарфоре, который пани Мартину получила к свадьбе от своего отца Яна Хегера. Прежде всего был подан говяжий бульон необычайной крепости, затем была говядина с гарниром. После этого появился золотистый печеный гусь, мягкий и с хрустящей корочкой. Ароматно пахла капуста. Ко всему этому полагались кнедлики, посыпанные тертыми сухарями и политые аппетитным темным соусом.

Эти кнедлики стали предметом разговора за столом. Ян уже добрых десять лет не ел таких кнедликов. Правда, в лагерях для военных иногда готовились кнедлики для чехов, но это было не то.

Мать внимательно смотрела на Таню, будто спрашивая, знает ли Таня это блюдо и нравится ли оно ей. Оказалось, что Таня кнедлики уже ела.

Для матери и отца это был радостный сюрприз и гарантия того, что Таня войдет в семейство Мартину и Хегеров без каких-либо трудностей.

Пани Комаркова в кухне все время твердила, что молодая жена, которую пан Ян привез с войны, никогда не сможет забыть о Сибири, о родном городе на окраине России и что потребуется много времени, пока она научится разговаривать с чехами, но мать только улыбалась.

— Все будет хорошо, — говорила она.

Обед еще не был закончен, еще не съели торт, который мать испекла по рецепту своей подруги Магдалены Рюммлеровой из Дечина, еще не допили черный кофе, а уже начался ужин. На ужин подали шницель по-венски, конечно с картофелем, а к нему пльзеньское пиво, которое принесли из соседнего трактира в кружках.

Когда ужин окончился, Таня встала, уложила Еника спать, попросила фартук и принялась вместе с матерью и соседками мыть посуду на кухне. Мать для вида пыталась помешать ей подойти к тазу с водой, но потом только молча следила, умеет ли сноха вытирать посуду так, как предписывается вековыми правилами. Таня все это умела, и мать осталась довольна. Ей казалось, что Таня чувствует себя здесь уже как дома.

Мужчины за столом закурили. Отец достал сигару, хотя обычно он курил только трубку. Он предложил сигару и Яну.

У Яна еще оставались русские папиросы.

— Сигареты еще пока дороги, — пожаловался отец, — а во время войны табака вообще не было и трубку мне приходилось набивать картофельной ботвой.

— Натерпелись вы тут тоже, — сказал Ян.

— Да, в войну было трудно. Нечем было топить, везде и за всем очереди. Хорошо еще, что мы познакомились с пани Комарковой, матери, по крайней мере, не приходилось часами стоять у лавок…

Они помолчали.

— Чем собираешься заниматься? — попыхивая сигарой, спросил отец. Он посмотрел на сына изучающим взглядом. Рука с сигарой у него дрожала.

Это был серьезный вопрос. Может быть, его не нужно было задавать в этот праздничный вечер, может быть, следовало подождать, пока Ян заговорит сам, но отец часто делал то, чего не хотел делать. Таким уж он был, и об этом все в семье знали.

Ян закурил новую папиросу.

— Много куришь, — заметил отец.

— Привычка с войны, — ответил Ян.

Они снова замолчали. Из кухни послышался Танин смех.

— Таня веселая, — сказал отец.

— Да…

— У нее есть родители?

— Она уже несколько лет их не видела.

— Ну и расстояния в России… — Отец вновь посмотрел на сына.

Ян приехал не один, а с женой и сыном. Чем-то ему придется заняться, но чем? Он недоучился, женился. Одного отец бы еще прокормил, но троих?.. Старик был очень озабочен. Может быть, продать дом? Но мать свой дом не продаст. Что будет?

И тут Ян сказал так легко, словно это подразумевалось само собой:

— У меня трехмесячный отпуск. Зарплату я получу в советской миссии…

— Где?

— В советской миссии.

— Почему?

— Как научный работник. Мы же вернемся…

— Куда?

— Домой, в Москву!

Отец встал и вытаращил на Яна глаза. Он положил сигару в пепельницу и оперся ладонью о стул. Затем сказал медленно и сердито:

— Так у тебя дом не здесь?

— Здесь, но жизнь моя там.

— Так вы приехали в гости? Потом уедете, а мы будем умирать в одиночестве?

— Зачем говорить о смерти? Вы здоровы.

Отец так плюхнулся на диван, что под ним заскрипели пружины.

Старик не понимал сына, а Ян продолжал молчать.

В кухне снова рассмеялась Таня. Позвякивало стекло. Рядом в спальне загукал Еник. Отец взял кружку пива, выпил и долго вытирал седеющую бороду. Глаза у него выцвели, волосы поредели, а кожа на висках покрылась морщинами.