Мыс Доброй Надежды - [32]

Рыбаков достал из кармана письмо и сравнил бумагу, на которой оно было написано, с той, что лежала на столе. Его догадка подтвердилась — письмо мог написать только живущий или работающий в отеле…

Вождь племени баквена Петруха, приняв изрядную дозу виски, жаловался гостям, сонно потягивавшим пиво из банок, на свою тяжелую царскую жизнь.

— Прикиньте, мужики, какой расклад мне сегодня Джембо выдал. — Нгубиев размахивал стаканом. — Говорит, Шакил прав — ты, мол, нарушаешь традиции!

— А ты ему? — деликатно зевнул Вася.

— А я ему: ну и вали к своему Шакилу, падла! — Петруха отхлебнул вискаря. — А он заменжевался сразу: я, говорит, баквена… А я ему: а я — вождь, болтать много будешь — язык отрежу!

— Реально можешь отрезать? — сонно поинтересовался Плахов.

— Легко, — бравируя, схватился Петруха за кухонный нож. — Оборзел он совсем. Раньше никто был, с копьем по саванне бегал! Я его индуном сделал, и он же меня учит.

— А что с этим, как его… Шакилом — договорились? — встрепенулся Рогов.

— Куда он, на фиг, денется? — вдруг погрустнел Нгубиев. — Никуда он не денется…

Глубокой ночью, после того как Войцеховский забылся крепким сном, Рыбаков решил проверить координаты, указанные в письме. Он осторожно выскользнул в коридор, закрыл за собой дверь на два оборота и, оглядевшись вокруг, направился к лифту.

В холле тенью проскользнул мимо дремлющего охранника-швейцара и вышел на улицу. Пройдя к бассейну, в котором плескалась бирюзовая вода, подсвеченная яркими фонарями, он остановился у спасательной вышки и отсчитал от нее вторую пальму.

Рыбаков снова осмотрелся, осторожно подошел к дереву и носком ботинка стал ковырять дерн возле его корневища. Пласт срезанного дерна отъехал в сторону, и Рыбаков заметил неглубокую ямку, аккуратно вырытую в земле. «Садовник» загнул манжет рубашки и сунул правую руку в тайник. Пальцы нащупали какой-то продолговатый твердый и холодный предмет.

Через секунду Рыбаков держал в руке бутылку «Столичной» и недоуменно рассматривал ее. Золотые буковки этикетки аппетитно поблескивали в ярком свете уличных фонарей.

Но Рыбакову не хотелось выпивать. Он не мог понять, что происходит и кто разыгрывает с ним эти сумасшедшие шутки.

Андрей Борисович вернулся к стойке администрации отеля. Портье услужливо посмотрел на лысого джентльмена с бутылкой водки в руках и вежливо поинтересовался:

— Чем я могу быть вам полезен?

— Извините, в нашем отеле живут русские? — в свою очередь задал вопрос Рыбаков.

— Точно не знаю, кажется, да.

— Посмотрите, пожалуйста, — вежливо попросил Рыбаков. — Для меня это очень важно. Надо срочно отправить письмо в Россию…

Портье защелкал клавишами компьютера и через минуту выдал информацию:

— Да. Есть трое. Вчера приехали. Господин Смирнов с двумя дамами.

— Отлично, — улыбнулся Рыбаков. — В каком они номере?

— Номер двести двадцать.

«Садовник» поблагодарил и собрался было подниматься к себе, когда портье остановил его.

— Извините, а как ваше имя? — поинтересовался портье.

— Фишер. Эндрю Фишер.

— Тогда это вам, мистер Фишер. — Портье протянул Рыбакову запечатанный конверт.

— От кого?

— Не знаю, мистер Фишер.

В надписанном по-английски конверте оказалась открытка с фотографией одного из отелей Сан-Сити. Текст на обратной стороне снова поставил Рыбакова в тупик:

«Юстасу. Срочно сообщите маме о получении груза. У нас выпал первый снег. Берегите себя. Алекс».

Рыбаков занервничал.

С утра в ресторане отеля было многолюдно. Войцеховский и Рыбаков вошли в зал, и профессор очень удивился, когда Андрей Борисович предложил им разместиться не за их обычным столиком на террасе, а сесть почти в центре зала, рядом с искусственным водопадом.

— Так надо, Михаил Александрович.

Профессор не спорил.

За соседним столиком завтракала веселая русская компания. Там были крепкий голосистый мужчина с золотой цепью вместо шеи и две молоденькие девушки — высокая брюнетка с надменным взглядом и глуповатая полненькая блондиночка. Войцеховский чуть не выдал себя, обернувшись на знакомые звуки русской речи, но Рыбаков вовремя остановил его. Сам он, казалось, был абсолютно равнодушен к соседству с земляками.

Разговор соседей был им прекрасно слышен — те совсем не стеснялись присутствия посторонних.

— Мотя, ты сколько вчера просадил в казино? — устало спросила мужчину надменная брюнетка.

— А я чё, помню, в натуре? — сквозь здоровое аппетитное чавканье ответил Мотя. — Я же бухой был вдрабадан…

— Тонн пять, не меньше, — томно предположила блондинка и глупо хихикнула.

— Еще пойдешь? — Брюнетка окинула подругу уничижительным взглядом.

— А як же, — рассмеялся Мотя. — Щас на пляж, после по сотке под крокодилье мясо пропустим, и к станку.

— А когда львов поедем стрелять? — снова хихикнула блондинка.

— Вот банк сорву, — основательно заявил Мотя, — тогда и поедем.

В этот момент Рыбаков встал и подошел к столику русских. Войцеховский недоуменно наблюдал за ним со своего места.

— Можно попросить у вас соли? — по-английски обратился он к мужику с цепью.

— Чего ему? — Мотя обернулся к брюнетке.

— Соль просит, — перевела та, одним взглядом оценив Рыбакова и сразу потеряв к нему всякий интерес.