Мы живем рядом - [11]

Было свежее утро. Помывшись на дворе и позавтракав, напившись чаю вволю, мы огляделись. По-видимому, это был какой-то приречный и очень разбросанный кишлак. Пришел наш знакомый, встретивший нас вечером офицер, и после всех формальностей мы отправились на берег Аму-Дарьи. Сзади нас несли наши чемоданы. На самом берегу, обрывающемся в мутные коричневые воды могучего потока, нам поставили стол и пять стульев. Мы сидели и, как на картине, видели жизнь на советском берегу.

Вокруг нас было ничем не нарушаемое безмолвие и безлюдье, лишь часовой задумчиво шагал взад и вперед вдоль берега.

А там, на советском берегу, бежали хорошо видные грузовики, хлопотливо мчались легковые машины, проезжали велосипедисты и всадники, проходили поезда, гулко посвистывая и выбрасывая белые султаны дыма над полями и камышами. Даже пришедшие пить воду ослы, нагруженные хворостом, были отчетливо видны.

Мы сидели на высоком берегу, полные желания немедленно одолеть водную преграду и вступить наконец на родную землю. Но часы шли, и река была пустынна, как вчерашние барханы.

Пришел наш хозяин-офицер. За ним шли два солдата и несли дыни и арбузы. Поднеся нам замечательные произведения афганских бахчей, офицер сказал, что нам придется подождать, пока мы сможем переехать Аму-Дарью.

Мы впали в уныние. Пришел к реке караван, и верблюдов стали поить из кожаных ведер. Желтая вода стекала с толстых, выпяченных губ. Они пили и неподвижными, не очень добрыми глазами смотрели на нас, на окружающих их караванщиков, думая какую-то свою глубокую верблюжью думу. Потом их начали грузить. Бидоны с керосином, стекло, посуда в ящиках, тюки с советскими ситцами, сахар — все умещалось на этих спокойных, философских работниках, покорно подставлявших свои бока и спины.

Караван грузился быстро. Мы стали говорить о верблюдах. Но верблюды ушли. Мы съели дыни и арбузы. Аму-Дарья с эпической силой несла свои воды. Мы стали играть в подкидного дурака. Если негры, как свидетельствует Гончаров в «Фрегате «Паллада», играли на мысе Доброй Надежды в свои козыри, почему нам с горя не играть в подкидного дурака на удивление афганцу-часовому, переставшему ходить по тропинке и уставившемуся на нас, как будто мы колдуны и сейчас из карт сделаем корабль, который перенесет нас через реку.

Я вскоре уступил свое место: нас было пятеро, а игра идет лучше, когда играют четверо. Река была пустынна и величественна, но от этого нам было не легче.

Начал накрапывать дождь. С реки подул порывистый ветер, и карты, как птицы, вспорхнули со стола.

Афганский офицер пришел смущенный и предложил идти обратно в дом, чтобы скрыться от дождя. Но когда солдаты по его команде взяли наши чемоданы, стол и стулья, нежданно начавшийся дождь так же нежданно прекратился. Офицер закричал, показывая на реку.

Мы взглянули, но, обыскав широкий горизонт, ничего не увидели. Потом из-за камышей взлетел вихрь рыжего дыма, и за ним показалось такое диковинное суденышко, какое является только в легенде, и о встрече с ним моряки говорят с сентиментальной улыбкой.

Этот корабль был похож на большую старую добрую черепаху, которой по бокам приделали колеса, тоже взятые из музея речного транспорта. Плицы шлепали с таким жалобным стуком, точно вздыхали о далеких днях невозвратной молодости. На спине черепахи было сооружено что-то вроде навеса и капитанской рубки. Эта легенда аму-дарьинских берегов выглядела вполне романтично, и мы очень обрадовались такому симпатичному кораблю.

Наши чемоданы были погружены под навес, мы распрощались с афганским офицером и афганцами и бодро вступили на палубу.

Команда оттолкнулась шестами от высокого берега, и мы поплыли по капризному фарватеру Аму-Дарьи.

Этот плоскодонный колесный чудак, ветеран речного флота, вероятно помнил еще времена, когда первые поезда пошли по Чарджоускому мосту, но сейчас он бодро колотил воду своими колесами и, треща и поскрипывая, плыл вниз по реке — в Келиф. Это было недалекое плавание, и нам даже было приятно видеть такую старческую бодрость.

Показались большие пестрые камни. Они покрыли берег, они торчали из воды. На них стояли большие надписи синими буквами, далеко видные: «Камни! Камни!»

Это была та остановка, на которой нам следовало ступить на родную землю. Мы увидели длинную узкую гряду камней, на камни были положены доски, устроено что-то вроде мостков без перил. Весь этот своеобразный мол и берег над ним были полны народу. Мелькали в толпе зеленые фуражки пограничников. Два солдата, стоя в деревянном ящике, плоскодонном и нешироком, отталкиваясь шестами, подошли к нашему кораблю, стоящему в отдалении. Подойти к берегу ближе он не мог.

Борт его, хотя и невысокий, возвышался над ящиком, в котором стояли пограничники. Ясно, что надо было прыгать. Тут из ящика стали кричать: «Бросай чемоданы!»

Чемоданы полетели в ящик, который течение крутило как хотело, и только ловкость молодых пограничников, мастерски управлявших шестами, держала его на одном и том же от корабля расстоянии.

Я прыгнул, чувствуя, что сейчас желтая холодная железная вода сомкнется над моей головой, но, подпрыгнув в ящике, я должен был подивиться его крепости и устойчивости. Тогда я попытался сесть, но сесть было не на что. Прыгнул второй пассажир. Ящик направился к гряде камней.