Мы жили тогда на планете другой… - [37]

— Стоят…

Так, может быть, остановилось

Земное странствие души…

Но сердце билось, билось, билось…

Я слышал стук его в тиши.

«Изнеженное поколенье…»

Изнеженное поколенье

Враздробь, врасплох, в недобрый час

Постигло кораблекрушенье,

И в чашу бурь швырнуло нас.

И вот событий темных сила

Нас подхватила, понесла,

Без звезд, без смысла, без ветрила,

Без капитана, без весла.

Наш плот и тонет и не тонет,

Им потешаясь, демон вод

То в бездну черную уронит,

То вверх, взметнувши, вознесет,

То накренит над пропастями

Почти отвесною стеной,

И кажется, что гибнет с нами,

С орбиты сброшен, шар земной.

И нас, покинутых судьбою

На погибающем плоту,

Уносит гулкою волною

Поодиночке в пустоту.

Миражи

1. «Когда сплывет ночная тьма…»

Когда сплывет ночная тьма

И дымный день в окошко глянет,

Меня неудержимо тянет —

   — Сойти с ума…

В ущелье зданий на веревке

По ветру треплется белье…

Гляжу на тесное жилье,

Неприспособленный, неловкий…

Уйти, укрыться… Но куда?..

Подальше от чужбин и родин!..

И вдруг, как яркая звезда,

Сверкнет благая весть: Свободен!

И унизительных забот

Сгорают ржавые оковы,

И мир из пепла восстает

Облагороженный и новый.

В нем все поет, в нем все цветет,

В нем места нет угрюмой злобе,

И скучный хлам междоусобий

Метла гигантская метет.

Какое солнце тут горит!

Все — мудрецы, и все — поэты,

И, облачаясь в новый вид,

Кивают дружески предметы.

И синей бездной я лечу

Далёко от чужбин и родин

И птицам весело кричу:

   — Свободен!..

2. «Где б ни был я, куда б ни шел…»

Где б ни был я, куда б ни шел,

За мной — селеньем, лесом, полем —

Ползет, послушен и тяжел,

Мой страшный раб, мой бледный голем[59],

Неуязвимый для людей,

Слепой, безгласный и ужасный,

Он волей вспыхнувшей моей

Воспламенится в час опасный.

Но не по прихоти велит

Ему душа за мной влачиться,

И не по прихоти казнит

Его гранитная десница.

Когда душа обожжена

Негодованьем, — в хилом теле

Трепещет и зовет она:

«Ты мне покорен был доселе!»

И он, огромный и немой,

Встает — и никнет сила злая,

И крики радости волной

За нами плещут, не смолкая…

И дальше в доблестный поход

По очарованным долинам

Змеистый путь меня ведет

С моим послушным исполином.

Баллада о Черном Вороне

Безумью нашему укор,

Над Русью мертвенно-покорной

Кругами вьется Черный Вор,

Кругами вьется Ворон Черный.

Скользя по улицам ночным,

Кого-то ищут злые фары,

И всё, что дышит, перед ним

Как будто оковали чары.

В тоске притихли города,

И ни одно окно не светит,

И горе тем, кого тогда

Железным клювом он отметит.

Над кем кружится Ворон злой?

Чье нынче сердце выпить хочет?

Кого в несытый замок свой

Сегодня Черный Вор волочит?

Проснулись. Ждут. У чьих дверей

Встревожат ночь глухие стуки?

И кто в клещах стальных когтей

Исчезнет в ночь на смерть иль муки?..

Скользнув в проулок, словно тать,

Замедлит быстрый ход машина,

И не одна седая мать

Сегодня потеряет сына.

И хмурых жертв его не счесть,

И всех вороний коготь давит,

В ком Человечность или Честь

Тирана, падши, не восславит.

Безумью нашему укор,

Над Русью, мертвенно-покорной,

Кругами вьется Черный Вор,

Кругами вьется Ворон Черный.

Страна молчит, молчит народ,

Оцепенев в железах ночи,

И Черный Ворон им клюет,

Клюет еще живые очи.

Иноходец

Я был еще мальчик. Остывала

Степь от дневного зноя. Серый, вплавь

Шел иноходец по холодеющему шляху.

Ковыли кивали, и ковылем взметали

Бег и ветер и серебряную гриву.

В траве кричали, встречая вечер, цикады,

А за черным курганом, красное, садилось солнце.

Низко припадал мой конь к тропе знакомой,

Крепкой грудью ветер рассекая,

Он вольным бегом себя и хозяина тешил.

Я был еще мальчик, и моя душа

Была ясна и не отравлена презреньем.

Мой конь меня любил. Он послушно морду

Наклонял под ласкающую руку.

Издох он рано. Резвясь над оврагом,

Он споткнулся и сломал себе позвоночник.

Моего коня увезли на дрогах скорняки драть шкуру,

А седло украл и пропил работник.

Длинною с тех пор змеею годы

Проползли. За океаном, далекая и чужая,

Лежит наша степь, и новые по ней протоптаны тропы.

Иноходец, мы оба в жизни шли необычным аллюром!

И я, как конь мой, тяжело расшибался,

Только уцелел.

Лишь душа, дышавшая ветром и прохладой,

Захлебнулась горьким и страшным презреньем.

Илия Британ

«В полях изгнания горит моя звезда…»

В полях изгнания горит моя звезда;

Летят мгновения в капризно-жутком танце,

И мчатся черные большие поезда

Меж светлых призраков почти ненужных станций.

Кому поведаю тоску моей тоски?

Когда все кончится? Конца не видно прозе!..

Хохочут злобные кошмарные свистки,

Вагоны — кладбища; а кто на паровозе?

Держу бессмысленно навязанный билет:

Какая станция? увы, названье стёрто…

Молиться Господу? Его как будто нет…

Куда торопимся? не все ль равно: хоть к черту!

Вся жизнь — изгнание… Мелькают фонари…

Устал от грохота, от призраков, от свиста;

Не видно месяца, не будет и зари, —

И Смерть курносая торчит за машиниста…

«Колода старых карт, знакомая до муки…»

Колода старых карт, знакомая до муки:

По ним я ворожил в плену больных минут;

Держали часто их твои родные руки, —

Давно ты умерла, они еще живут.

Вот черный мрачный туз, суливший мне потерю,

А вот девятка пик, с оторванным углом;

От Бога я ушел, но в них, как прежде, верю

В цепях своей тоски, в печали по былом.

Как свято я храню заветную колоду!

Она еще жива, а ты — давно в гробу…