Мы жили тогда на планете другой… - [39]

Правда, живущая в слове…

Бабель, где ваша повесть,

Которую унесли?

Веет осенним ладаном,

Тленьем дышит трава…

Заупокойным обрядом

Чту я у нас украденные,

Задушенные слова…

1971

Разговор с ветром

Бормотанье ночного ветра

В мое окно:

Неужели не все равно,

Где ты ляжешь горсточкой пепла?

Не кори меня, жесткий ветер,

Что хожу по твоей земле,

А черемуха мне милей

Всех пальм на свете.

И бывает горько порой

В уличном гаме

Тусклыми чужими словами

Говорить с детворой.

Улетела Жар-Птица прочь,

И не поймать ее…

Эмигрантка? Нет, просто дочь,

Разлученная с матерью.

1972

Нью-Йорк

Пётр Потёмкин

Переход

1. «Опять кусты. Садись в кусты…»

Опять кусты. Садись в кусты,

Сиди, лови дыханье страха.

Поля замерзшие пусты,

Пусты, как роковая плаха.

Сегодня ночью переход…

Сверкнет ли нам звезда удачи?

Иль, может быть, топор невзгод

Решит иначе?

Поля пусты. Дрожат кусты

Под сиверком ноябрьской ночи,

И мысли, словно смерть, просты,

И думы молнии короче.

А там внизу, сапфирно-синь,

Тяжелой лентой, вольным лоном

Течет среди ночных пустынь

Днестр, нам представший Рубиконом.

2. «Тропинка тоненькой веревкой…»

Тропинка тоненькой веревкой

Мостится с кручи в глубину.

Одна ошибка — шаг неловкий —

И приведет она ко дну.

Но в ней спасенье. Иди же. Ну!

Ты впереди с ребенком нашим,

Я позади, как вьючный мул.

От горьких чаш всё к горшим чашам

Нас в эту бездну окунул

Контрабандистский караул.

Ты помнишь вишенье и камни,

И зыбкий мостик чрез ручей?

Сказала всё твоя рука мне

В тот миг кончавшихся страстей,

Где человек уже ничей.

Еще усилие — и берег,

Еще последний вздох — и лёд!

И сердце верит и не верит,

И ждет, и уж давно не ждет…

А вдруг она с ним не дойдет?

И страшно тем, что нету страха —

Все ужасом в душе сожгло.

Пусть вместо лодки будет плаха,

На ней топор, а не весло —

Ах, только бы перегребло!

И вот он, Днестр, закрытый в кручи,

Как ход огромного крота,

И первый лед, сырой, тягучий,

И ветра из-за каждого куста

Всешелестящие уста.

И лодки нет! И нет надежды,

И я один! И ты одна!

Но тихо открывает вежды

Ребенок, вспрянувший от сна…

Нет, мы перебежим, жена!

3. «Мы пришли по обмерзшей отмели…»

Мы пришли по обмерзшей отмели

В эту ночь, в последний раз,

Мы из чаши бедствий отпили

Слишком много, будет с нас.

Пусть челнок неверно выдолблен,

Пусть коварен ледоход.

Приговор судьбою вымолвлен,

Вспять река не потечет.

Облаками серебристыми

Ясный месяц запылен.

Кто наш челн причалит к пристани,

Одиссей или Харон?

4. «Шуршит ледок…»

Шуршит ледок,

А сердце бьется…

А вдруг челнок

Перевернется.

И берег нем,

А сердце бьется…

Не лучше ль тем,

Кто остается?

Ну, не смешно ль,

Как сердце бьется…

Утихла боль,

Тоска уймется.

Родная Русь,

Как сердце бьется…

Когда вернусь

И все вернется?

1920

Кишинев — Прага

Двое

Он

1. «Мысленно жизнь потрогав…»

Мысленно жизнь потрогав,

Отдергиваюсь назад.

В прошлом — вапа[61] грóбов,

В будущем — долгий ад.

Странное сердце бьется.

Подталкивает жить.

Значит, где-то вьется

Парками тонкая нить.

Пережитое забыто,

Сброшено с плеча,

А мой Пегас копытом

Еще не выбил ключа.

И от живого колодца

Не пил еще мой рот.

Странное сердце бьется,

Не умирает, — живет.

2. «Ну да, живу. По каплям дни…»

Ну да, живу. По каплям дни

Текут в бадью пустой надежды,

И нету праздничной одежды

Для тех, кто, как и мы, одни.

Есть солнце, но оно не наше,

Есть ветер, но не ласков он.

Один охрипший граммофон

Кудахчет, и, под хрип и стон,

Вся жизнь вокруг руками машет.

И место действия — Москва,

И время — девятьсот двадцатый.

Ах, если б о косяк проклятый

Хватиться насмерть головой!

3. «Да, может быть, и грубо…»

Да, может быть, и грубо

Всё есть, и есть, и есть,

Забыв, что в мире Люба

И кто-то третий есть.

Да, может быть, и гадко

Бояться умереть,

И от других украдкой

Жевать сырую снедь.

Но сами ловят зубы,

Но сам хватает рот

И, пакостный и грубый,

Жует, жует, жует.

4. «Скучных дней пустая суть…»

Скучных дней пустая суть

Тянется, как нить на спицах…

Лишь бы как-нибудь вздохнуть!

В небылицах иль в былицах —

Прежней жизнью отдохнуть.

Стерлась в черством сердце жалость,

К горлу хлынула комком,

Как безжалостна усталость…

Сердце только и осталось

В празднословии пустом.

Слово есть, и слова — нету.

Слава — дым, и, словно сон,

Бывших дней звенит по свету

Стертый в ходкую монету

Прежних кладов перезвон.

Она

1. «Надо! И мерзлых ведер легка вода…»

Надо! И мерзлых ведер легка вода.

Надо! И неги бедер нет и следа.

Трудно тащить из леса на гору кладь,

Трудно, разрушив Бога, его призвать.

Страшно душою тонкой окоченеть.

Страшно желать ребенка и не посметь.

Сын мой, не смей родиться, не мысли быть.

Сын мой, я не жилица, а надо жить!

Нудной работой руки я извела,

Нудны глухие стуки добра и зла!

В сердце переместилось добро и зло.

Сердце когда-то билось, но умерло.

2. «И все же, муж мой…»

И все же, муж мой,

Пойми одно,

Что всё давно уж

Нам суждено.

Пою… и гóрю

Сжимаю рот.

Легко и строго

Мне от забот.

Когда-то пальцы

Я берегла,

Но в ливне — капель

Не счесть числа.

Столкнулись беды

В последний круг —

Но и на дыбе

Есть радость, друг.

3. «У судьбы слепой менялой…»

У судьбы слепой менялой,

Ростовщицей я была.

Поменялась царской залой

Я для темного угла.

Но, стирая руки стиркой

И картофелем гноя,

Необласканной и сирой

Для тебя не стала я.

<1923>

На лесах

На леса забираюсь шажком, —

Давит плечи тяжелая ноша…

Трое нас, я, да дядя Пахом,