Мы вышли рано, до зари - [7]

В Цыгановке тоже водятся выпивающие люди — и молодые и старые. Заглянут мимоходом в эту беседку, чтобы с удобствами, за столиком, распить бутылку, усядутся на скамейки, а разлить не во что. Стучится кто посмелей. Хозяин, нельзя ли стаканчик на время? Почему ж нельзя? Давал Пашка, а потом надоело, оставил на постоянное пользование стакан граненый тут, в беседке, под зашелевочку положил, чтоб видно было всякому.

Позевал, постонал Пашка от полноты жизни и прошел под крышу беседки. Сел, вынул пачку, закурил, выпустил из ноздрей два дыма и еще раз зевнул. Потом раздавил на шее нежную светло-зеленую козявку, сплюнул. Откуда они берутся? С тополя, что ли? В прошлом году не было. Природа. То не было, а то вот одна за другой, то на лысине защекочет мягкими ножками, то за ухом, то на шее. И больно нежные. Зеленые капельки. Это с тополя, конечно. Языкастые листья ириса, стеночкой посаженного под тополями, все в чуть приметных пятнах, вроде какая-то жидкость на них пролилась и высохла, накапал кто-то. Матовой, тонкой, невидимой пленочкой покрыты поблескивающие под солнечными зайчиками эти ирисовые листья. Это от них, от этих козявок, с тополей, по капле закапаны все ирисы. Раскурил сигарету, затоптал носком калоши, посморкался из-под большого прокуренного пальца, ушел домой, во двор.

Двор у Пашки зацементирован, гладкий, как в комнате. Чистота. Два тутовых дерева, поднявших над виноградным навесом свои кроны, уже понасыпали на цементный пол возле ворот фиолетовых мягкозернистых ягод. Первая осыпь тутины несладкая, водянистая, вторая послаже, а уж третья — просто мед. Лучше тутины в Цыгановке ягоды нет, особенно для пацанвы. Да и все любят ее, не пройдут мимо, чтобы не попастись под деревом.

Пашка кликнул Валю.

— Ты бы подмела тут, куря́м бросила.

— А то ж я не знаю, что мне делать.

Стала подметать, в кучу собирать ягоду, в совочек собрала и понесла цыплятам. Пашка взял тяпку и прополол две грядки перед домом, взрыхлил засохшую корочку. Потом пошел в сад. Навел купоросного раствору и побрызгал все деревья, яблони, груши, кусты виноградника, вишенник тоже. Против плодоежек. Снял со спины брызгалку, поставил под навес, опять закурил. Курил Пашка много, одну за другой смолил сигаретки. Сел возле наковаленки. Все тут сделано, в коробку сложены эти хомутики. Делать больше нечего сегодня.

— И-эх-ма-а-а…

Вот и обед уже, Валя зовет. Пашка не спешит. Прошел в конец огорода. Там, на расчищенном месте, посажены арбузы и дыни. Только что закустились, еще в плеть не пошли. Арбузы отчего-то не идут, а если и успеют вырасти, почему-то несладкие получаются, они и в совхозе тоже несладкие. Хорошие арбузы корейцы привозят с Кубани, из Калмыкии привозят хорошие. Но посадил так, для порядка. Ирисы отцвели, высохли цветки, петушки эти, скукожились, повисли, пионы отцвели, цветут розы. Картошка свежими кустами стоит, в цвет пошла, зелеными крупчатыми ягодами покрылись кусты малины, колючий крыжовник уже прячет в листьях крепкие зеленые крыжовинки. Стоят все еще в цвету садовые колокольчики. Возле грядок капусты стоит черешня, уже подошла, мясистая, янтарная, спелая. Ранняя вишня, майка, уже вся красная, нарядилась. Тугие яблочки незаметно висят среди листьев, грушки тоже. Все обошел Пашка. Душа радуется. Все же своими руками посажено, выхожено. Помидоры — один, другой, третий — выглядывают из-под кустов.

По краю усадьбы, по-над забором тянутся сплошь сарайчики, от самого гаража идут эти сарайчики. Где дрова сложены, где утварь всякая, где без крыши, там куры в своих домиках и на насестах ночуют, днем им приносят зерно, просо, всякие отходы со стола, хотя это больше идет поросенку, который тут же, напротив сарайчика, возле собачьей конуры сидит в сажке, морду с розовым пятачком высунул в щель между досок. Лежит, изнывает от жары, временами хрюкает. Собака тоже в тень забралась, лежит в стороне от проволоки, по проволоке передвигается цепь, на которую собака посажена. Куры, разинув клювы, слоняются по курятнику, утки басом о чем-то переговариваются между собой. Надо их выпустить к артезиану, там всегда стоит лужа, любимое их место. После обеда Валя выпустит. А сейчас надо выгнать под тутину. За воротами, слева, тутовник, отгороженный проволочной сеткой. Тут прямо в траву падают ягоды черной и бурой тутины. Сюда Пашка выгнал уток, пускай попасутся, они тоже любят тутовник, и любят почему-то больше бурый. Ходят, тяжело переваливаясь, крякая, между собой переговариваясь, склевывают ягоды в траве. Два месяца назад были такие утятки, мягонькие, занятные, а вот уже тяжело переваливаются, набрали мяса и жиру.

Поднялся по ступенькам, открыл обрамленную сетку вместо дверей, дверь откинута и привязана настежь, а сетка — от мух, а то и от комаров. Снял на порожке калоши и босиком вступил в переднюю, где стоял обеденный стол, за занавесочкой холодильник, в глубине плитка газовая с кухонным набором — кастрюли, сковородки, чашки, ложки и так дале. Налила Валя борща полную тарелку, сметанку подала, перчик с огорода, взглянула вопросительно на Пашку: как? Давай, что ли. Графинчик подала с домашней водкой, чистейший самогончик, без цвета и без запаха. Валя умеет приготовить. За обед можно принять рюмку из толстого стекла. Хорошо идет. И Валя сглотнет неполную рюмочку. Для аппетиту. Молча, прихлебывая, старательно ест Пашка борщ с хлебом, теплым еще, только что принесенным из магазина. Красный борщ, цены ему нету, научилась Валя-сибирячка варить его, как местная баба, и сама полюбила этот борщ, ничем не заменимый. Тоже уплела тарелку. Подала картошку тушеную с мясом.