Мы вышли рано, до зари - [2]

Утром, чуть солнышко поднялось над крышей, петух загорланил в базку.

Сережа скинул с себя одеяло и в трусах вышел во двор. Постоял на порожке, поглядел, как мать кормила цыплят — цы-па, цы-па, цы-па. Горстью брала из миски просо и посыпала сверху, прямо на цыплят. Они толклись рыжеватой кучкой, попискивали, отталкивая друг друга, норовя уже твердым коротким клювом стукнуть соседа в голову. Мать ногой разгоняла их, чтобы не толпились, и пошире рассыпала просо. Нечего драться, всем хватит. Рука у матери сухая, жилистая, сама подбористая, ничего лишнего, юбка в сборочку, кофта, все как пустое, усохла мать, а так вроде ничего, вроде такая и была.

В трусах вышел за ворота, под молодые тополя. У канавки Пашка-сосед прохаживается, сигарету курит. Увидел Сережу. Руками развел:

— Ну ты ж гляди, живой Сергей. На отца так не похож, как на деда.

Пашка Курдюк хоть и не воевал по малости лет, но деда Серегу помнит хорошо.

— Как там жизнь в Уренгое?

— Жизнь, дядя Паша, хорошая там, настоящая.

— Она и у нас, Сережа, настоящая. Просто ты мужиком стал. Вчера был пацан, а нынче уже мужик. Вот и жизнь тебе кажется интересней.

— Правда, уезжать не хотелось.

— Ну и почему не остался?

— Надо ж в армию призываться. Хотелось из дома идти…

— Это хорошо, что в армию из родного дома идешь. А вообще-то нынче народ домой повалил. Из городов. Настал час. То все бегли в город, спасаться, а теперь — глядь, и тут можно жить, назад побегли. Чем мы хуже городских? — Пашка кивнул на свой дом.

Фигурным кирпичом выложен фасад, вместо обшелевки из железа оборочки понавешаны, на коньке петух вырезан из белой жести, труба — как башенка ажурная. Одним словом — сказка. Ворота железные, с шишечками по бокам. Для чего? Для какой надобности? А чтоб веселей было, чтоб было на что поглядеть.

— Кто ж вам делал все?

— До каждой молекулы все сам. Ажуры эти для обшелевки сам резал, дырочки пробивал, днями сидел вот тут и пробивал дырочки, каждую отдельно, тюк, тюк, а их вон сколько, не меньше тыщи. Тюк-тюк-тюк, дело привычное. Я ж все умею.

— А где столько железа взяли? И на ворота, и на все эти ажуры?

— Все куплял, ничего, ни одного грамма не крадено. Я этого не люблю. Все сам, все за свои денежки. Я, Сережа, жить хо́чу хорошо, по-нынешнему. Имею право. Отцы терпели, бедствовали, а нам теперь только жить. Помнишь моего «Запорожца»? Теперь — «жигуленок». Жизнь теперь на село кочует, все сюда глядят. Тут вон и красоты хоть отбавляй, — Пашка рукой нарисовал перед собой дугу и в эту дугу захватил весь выгон, кусок второй Непочетки, далекую степь с Володиным садом и чуть поближе, где раньше пустыри были, а сейчас зеленели поливные луга с двумя поливальными машинами; все захватил в дугу и в придачу кусок синего неба, залитого солнцем.

Пашка бросил окурок сигаретки в канаву, в желтую воду. Кумская вода, детство в ней выкупано, в кожу и в душу въелась эта сладкая желтая вода. Бросил окурок, и он поплыл, покачиваясь, на мелких гребешках, поплыл к Сережиной хате и дальше к комбайнерше, к Федору Ивановичу поплыл, пропитываясь влагой, темнея, пропадая за гребешками маленьких волн. Не удержался Сережа, наклонился и сунул руку в канаву, намочил пальцы, пошевелил в воде. Хорошо…

— Из Кумы?

— А то. Все село поится. Насосных станций штук семь понаставили. На все улицы пущена. Ну ладно, бывай. Заходи.

— Спасибо, зайду.

В воскресенье дядя Паша Курдюк предложил Сергею съездить в Казенник, где теперь пляж и место отдыха. Сережа помнил, что при нем копались там машины, грейдеры, бульдозеры, но что из этого получилось, не знал. Поехали на «Жигулях». Завернули за угол и помчались к Казеннику по знакомой дороге.

Пашкина жена, тетя Валя, села рядом с хозяином, Сережа на заднем сиденье. Он знал, что Курдючиха была сибирячкой.

— Не скучаете по Сибири? — спросил он.

— Когда мама живая была, скучала, теперь мамы нету — никакой Сибири не надо. Живем не жалуемся. Раз мужик тут, значит, и бабе тут место.

И засмеялась, на Пашку поглядела сбоку.

Улица вела вверх до самого Казенника. Чистый асфальт.

Сережа смотрел по сторонам и удивлялся. Хоть бы одна хата старая! Все перекрыто, под шифером, перестроено, переложено наново. А дорога? Сережа будто первый раз видел знакомую улицу.

— Это что! — отозвался Пашка на Сережин восторг. — Когда я вернулся, тут бурьян был, запущенье, а комарей этих, поедом ели. Ты но застал этого.

В конце улицы Сережа стал искать тропинку, что вела на речку, где купалась вся Непочетка: ребятишки, ребята, кое-когда и мужики, девки взрослые с девчонками, все голышом, никаких трусов не понимали, рукой прикроет свое место и бежит с кручи прыгать. И девки тоже для виду прикрывались.

— Где же на речку поворот?

— Хо! — ухмыльнулся Пашка. — Вспомнил. Кто ж туда купаться пойдет? Теперь все на озере.

— На каком озере? В Казеннике?

— Вот гляди.

Пашка пришпорил «жигуленка» и вымахал на плотину. Остановился. Впереди открылось чистое, просторное озеро. Справа, по сравнению с плотиной, кручи показались маленькими, неказистыми. Кое-где, правда, еще жили там щуры, дырки видны были, но это мог заметить только глаз здешнего человека, помнившего другие времена. Берег отлогий, песок насыпан, прямо настоящий пляж морской, палатки с водой, мороженым, эти грибки, как в детском садике, сиди под тентом, если солнца боишься.