Мы встретились в Раю… Часть первая - [3]

Коридор снова опустел, и только густая лужа темнела на серых мраморных плитах. Показалась уборщица в выцветшем черном халате, с тряпкою на палке и ведром. Подошла к месту расстрела, поставила ведро, принялась вытирать пол. А из другого конца коридора, оттуда, где исчезла за поворотом, превратившись на мгновение в положенное на бок, перекладиною назад, «Т», буква «Н», повалила будничная толпа пассажиров метро.

Итак, по метафорическому подземному коридору пошла метафорическая же толпа равнодушных людей. Ве-ли-ко-леп-но!

Старуха окатила пол, подтерла насухо и так же неспешно скрылась за дверью, откуда те двое выкатили каталку.

Толпа подхватила Арсения и потащила по коридору и лестницам, впихнула в узкое русло эскалатора и вынесла наконец в большой зал станции, сразу ослабив напор, растекшись во все стороны. Подошел поезд, и за движущимися освещенными окнами Арсений тотчас заметил тех двоих: сейчас они были без оружия и одеты как-то по-другому: не отличались от толпы. Или толпа не отличалась от них. Арсений побежал им вдогонку вдоль тормозящего с визгом состава, но, когда т о т вагон оказался в каком-то метре, двери схлопнулись. Следующая станция — «Дзержинская».

Вот это тоже хорошо: названия станций как на подбор: «Площадь Свердлова», «Проспект Маркса», «Дзержинская». Впрочем, тут не его заслуга: простой натуралистический снимок с фантастической реальности Московского метрополитена. Вообще говоря, для сна можно стасовать эту реальность как угодно — вряд ли только получится удачнее.

Стойте! закричал он и замахал руками переполовиненному стеною кабины, в черной с золотом форме, помощнику машиниста. Подождите! Тот скользнул взглядом мимо, повернул голову к напарнику и, громко сказав ВПЕРЕД! захлопнул на ходу дверцу. Снова, хоть вроде были и впереди, промелькнули те два лица без лиц, и поезд, обдав затхлым ветром и нестерпимым металлическим скрежетом, скрылся во тьме тоннеля, оставил от себя только два багровых пятнышка, две капельки крови на черном бархате.

Они уменьшались, переключая по пути зеленые светофоры на красные, пока и вовсе не скрылись за поворотом. Потом тьма стала полной…

Что ж. И закончили недурно. Эмоционально, с многоточием…

3.

Неохота писать о тюрьме, оказавшись в тюрьме,

как, попавши в дерьмо, смаковать не захочешь в дерьме

филигранность букета,

но, куда ни воротишь покуда заносчивый нос, —

до параши три шага, соседа замучил понос:

за букетом победа.

Третьесортной гостиницы номер: пожестче кровать,

ночью света не выключить, днем не положено спать,

да решетка в окошке.

Впрочем, тоже и вольные граждане: в страхе ворья,

если первый этаж, доброхотно окошки жилья

решетят понемножку.

Снова стены. Прогулка. Пространство четыре на шесть

и свободное небо. Свободное… все-таки есть

над бетонной коробкой

череда ячеи, сквозь которую сеется снег,

а над сетью, и снегом, и небом торчит человек,

именуемый попкой.

На четвертые сутки приходит потребность поесть

с тошнотой поперек: организма законная месть

за балованность прежде.

Организм оптимист: мол, недельку помучимся, две —

и домой. Но покуда хватает ума голове

не сдаваться надежде.

Каждый новый подъем принимаешь за новый арест,

ибо сон как-никак, а относит от тутошних мест

(что ни ночь, правда, — ближе).

Исчезают вопросы о Родине, о Языке,

и одна только фраза болтается на языке:

оказаться б в Париже!

Нету точки на свете, чтоб дальше была от Москвы,

чем Лефортово. Ах, парадокс! — парадокс, но увы:

до любой заграницы

дозвониться хоть трудно, а все-таки можно, а тут

не ведет межгородная счет драгоценных минут,

тут уж не дозвониться.

Вот такая гостиница. Бабы за стенкой живут,

а что в гости не ходят, а также к себе не зовут —

и на воле бывает

целомудрие твердое. Так, понемногу, шутя,

и к тюрьме, и к тюрьме человек привыкает. Хотя

грустно, что привыкает, —

прозаичными, документальными стихами, которыми, сочиняя в день по строфе, всю первую лефортовскую неделю будет пытаться Арсений привести себя в равновесие: сесть в тюрьму за беллетристику в столь либеральное время! — нет, право же, и на мгновенье, сколько бы ни кружил над КГБ и расстрельчиками, не допускал он такой мысли, — откликнется три года спустя поэтическая, вымышленная проза второй главки начинаемого романа. Покуда же Арсений счел, что

4.

с началом теперь все в полном ажуре, дальше смело можно пускать жанровую сценку с междугородным телефоном, сосулькою и деньгами в кармане и продолжать в том же духе. После эдакого сна за самым примитивным семейным скандальчиком, спровоцированным раздражением невыспавшегося мудака, предполагается некий особый, второй смысл. Существует ли он объективно — дело темное, но тут еще поди докажи, что нет. Во всяком случае, человек, которому снятся такие сны, может позволить себе немного покривляться и покапризничать. Правда, стыдную телефонную сценку можно еще немного повертеть в направлении эпатажа читателей: например, во Владивосток отправиться самому, что вполне замотивировано профессией, Лику сделать собственной женою, а в постель к ней подложить лучшего своего друга. Словом, воссоздать ситуацию, что возникла лет десять назад между ним, Викторией и Равилем.