Мы все обожаем мсье Вольтера - [64]

Сен-Северен отнюдь не был настроен мистически, но считал, что беседа с Тибальдо будет интересна, и потому охотно кивнул, тем более, что это давало возможность отделаться от навязчивости Женевьевы, снова попытавшейся привлечь его внимание.

Взгляды Тибальдо несли печать глубоких размышлений и понимания некоторых весьма непростых вопросов.

— Я не заслуживаю наименования мистика, ибо даже ортодоксальный мистический опыт есть парадоксальный феномен. Сама идея духовного единения с Господом являет, намой взгляд, кощунственное проявление гордыни. Кто достоин этого единения — решать не мистику, но Господу. К тому же трактовка исхода личной любви к Богу переживается мистиком в формах неприкрытой страсти, причём не только в стихийных всплесках подавленного аскезой желания, но и в сознательно культивируемом влечении, нарочитом перевозбуждении с последующим его подавлением сознательным усилием, что видится способом вхождения в экстатическое состояние. Вы практиковали подобное, отец Жоэль?

— Мне трудно понять разум, не создающий идей, способность интеллекта заключается для меня именно в понимании истин, и если время их не порождает… я скорее сочту его бесплодным.

Аббат смутился, покраснел и в ужасе взмахнул руками. Нет-нет. Никогда. Он… Он всегда ощущал рядом присутствие Господа, чувствовал Его любовь, видел исполнение своих молитв — на что же ещё притязать-то? Сладострастие не столь безопасно, чтобы с ним играть. Он слышал, разумеется, о монахах высокой святости и аскезы, принимавших в себя блудные помыслы и сражавшихся с ними, но это весьма опасное занятие — для самых опытных и искушенных. Он же дальше духовных упражнений Игнатия никогда и заходить не помышлял… искусы это.

Тибальдо согласился, признавшись, что тоже никогда не дерзал на подобные опыты, но постоянно ощущал в себе некое влечение к потусторонниему, его неизменно влёк мистический союз с запредельным, осмысляемый как сакральный союз со смертью. Его мистика — холодна и отстранённа, это не жар страсти, но единение с покоем… тем покоем, кои полны сельские погосты, руины древних монастырей, уединённые аллеи…

«Là, nos yeux étonnés promènent leurs regards

Sur les restes pompeux du faste des Césars…»

Сен-Северен удивился столь необычной мистической тяге — он нигде о подобном не слышал. Но глубоко вдуматься в эти тезисы Тибальдо ему помешала Женевьева де Прессиньи, снова присевшая напротив в кресле и глядевшая на него затуманенными глазами. Жоэль вздохнул. Для него «нарочитое перевозбуждение и его подавлением сознательным усилием» не годилось. Боялся он и «стихийных всплесков подавленного аскезой желания». Постоянное женское внимание было искусительно для него. Часто случалось, что он оставался холоден при самых жарких авансах, и самые пылкие взоры не нарушали его спокойствия, но аббат давно знал, сколь это обманчиво. Отраженные мыслью блудные помыслы, не находящие отзвука в душе, все равно проникали в него и, накопившись, неожиданно, чаще в полусне, будоражили плоть и волновали душу, беспокоя и услаждая. Он бесился, чувствуя свою слабость, старался вообще избегать женщин, но это было невозможно.

В Женевьеве, однако, как уже было сказано, аббат искушения не видел. Настойчивость ненравящейся женщины — это не искус, воля ваша, а пытка. Воистину никогда никакая женщина не может быть столь навязчивой и раздражающей, как впервые влюбившаяся светская девица, не блистающая красотой. Она с отрочества усваивает весь набор привлекающих мужчин жестов и взглядов, но в её исполнении они только отпугивают. И аббат, наверное, посмеялся бы, наблюдая за проявлениями девичьей глупой страсти, если бы она не относилась к нему самому.

Спасла его старуха Анриетта. Графиня несколько минут наблюдала за нелепыми ухищрениями мадемуазель, потом, смущая аббата, порозовевшего под её пристально-понимающим, чуть насмешливым взглядом, скрипучим голосом подозвала Женевьеву и велела читать ей вслух «Душеполезные проповеди Эгидия Римского и Винцента из Бове» — книгу в высшей степени поучительную и назидательную. Женевьева зло блеснула глазами, но отказать старухе не посмела — на это, откровенно сказать, никто в свете не отважился бы. Графиня велела дурочке читать со второй главы — первую ей утром прочла камеристка.

— «…Добродетельной девушке нужно везде и всегда быть скромной; для этого следует избегать всего, что может смутить и возбудить душу, — в людных местах не появляться, на мужчин глаз не поднимать, но помнить о добродетелях сугубых, имена коих — умеренность, замкнутость, стыдливость, внимание, благоразумие, робость, честь, усердие, целомудрие, послушание, смирение, вера, все те, кои являла на земле Матерь Господа нашего, дева Мария…» — С плохо скрытой злостью читала Женевьева.

Злую иронию старой графини поняли все. Почти все улыбались, даже Реми де Шатегонтье усмехнулся, а герцог де Конти беззвучно рассмеялся. При этом его светлость, когда банкир поинтересовался, имел ли он сам мистический опыт, изумленно вытаращил глаза и, с трудом подбирая итальянские слова, весело процитировал Луиджи Пульчи:

   — «A dirtel tosto,