Мы все из одной глины. Как преодолеть трудности, если ты необычный - [13]

Я испугалась, приняла это к сведению и смирилась.

В конце концов, кому как не матери знать своего сына?

С трудом простив нас за прикосновение к своей гитаре, Артем больше не возвращался к этой теме, и я, конечно, тоже.

Мы отдыхали, работали, жили.

Пришло время уезжать. Светы с нами не было. Я собирала ему в дорогу все сувениры, камни, подарки, – все, что ему нравилось. В отдельности в углу лежала уже зачехленной священно – неприкосновенная «немая» для меня гитара, ни одного звука которой я, увы, так и не услышала.

В это время в комнату зашла жена нашего помощника. Она спросила:

– Артем! Как ты? Уезжаешь? – и тут она увидела гитару. Я не успела ей ничего сказать, как она попросила: – Слушай, Артем! Сыграй мне на гитаре, а? Ты ведь играешь?

Артем напрягся и сказал:

– Ну, нет! Я вообще не люблю так играть людям, я больше себе.

Но не тут-то было.

Несмотря на то что я злобно таращила на нее глаза, подавала ей разные знаки руками и пыталась отвлечь ее внимание, та продолжала усиленно просить, уговаривая:

– Ну, Артем! Ты что? Стесняешься, что ли? Не стесняйся! Я так люблю гитару, у меня была первая любовь – парень мой! Он так классно играл на гитаре – знаешь, он играл вот это! – и она стала напевать что-то. – Ля-ля-ля… Можешь это сыграть?

И тут к моему полному недоумению и почти священному ужасу Артем расчехлил гитару, достал ее и стал… играть.

Да-да, сначала он сыграл то, что она просила, потом то, что она попросила потом, потом то, что ему нравилось и захотелось сыграть. И только после того, как мы услышали гудок приехавшей за нами машины, он прервался, зачехлил инструмент и понес его к выходу.

Сказать, что у меня был шок, это ничего не сказать. Все это время у меня в голове шел мучительный процесс переосознания всего, что было.

Я начала понимать, что чужие установки и запреты на что-то новое были приняты мною за аксиому, а они были ложны. Я сожалела, что даже не попыталась попробовать поменять и это, и еще что-то, о чем мне сказали: «Нельзя!»

Я поверила, что НЕЛЬЗЯ никогда! Я поверила, что НИКОГДА – это навсегда. И я сожалела, что упустила время в этом вопросе.

Я была очень огорчена УПУЩЕННЫМИ ВОЗМОЖНОСТЯМИ и одновременно потрясена ВОЗМОЖНЫМИ ПЕРСПЕКТИВАМИ.

Мы спустились вниз к машине, которая должна была везти Артема домой. Он нес гитару и сумку, я несла сумку, и водитель нес сумку – вещей было много (цветные камни для поделок, сувениры, вещи, подарки).

Водитель сел за руль. Мы остались одни.

Я вспоминала всю нашу с Артемом большую маленькую жизнь за это время…

Вспомнила его необыкновенную любовь к природе, и как природа, горы и море ему помогали вдохновиться или успокоиться. Как он чувствовал все живое и оберегал это.

Вспоминала его первые живые положительные реакции на новое: переходы от непринятия и возмущения до радостного удивления и даже тихого смеха…

Вспоминала наши конфликты: когда я конфиденциально попросила инструктора по вождению попросить Артема во время разговоров посмотреть ему в глаза (хотела поменять и это), а инструктор сказал ему: «Лена просила, чтобы я попросил тебя смотреть в глаза!» И Артем очень обиделся, возмутился и, придя с вождения, сидел в углу и ничего не ел и потом долго ворчал. Я вела беседу. Объясняла…

Он мог обидеться на незапланированный заранее поход или поездку, и я подробно объясняла, что это нормально, объясняла как ребенку спокойно с примерами. Но здесь тоже нужно было найти грань – объяснить как ребенку, а относиться как к взрослому!

И он начал понимать, а когда не понимал, я напоминала наш разговор: «Помнишь, мы это разбирали? И ты сам согласился, что это нормально – вот сейчас такой как раз случай! Он поначалу обижался и злился на неожиданный приход кого-то, но постепенно начал понимать, что люди эти несли не только дискомфорт, а от каждого лично ему была польза и немалая (я все время просила людей, которые приходили, что-то подарить ему, сказать, ободрить, похвалить).

И я вспоминала его слова: «Я понял, что люди не такие плохие, как я думал».

Водитель сел за руль, мы остались одни.

И тут меня ждало еще одно потрясение и еще одно разрушение стереотипа.

Я читала, и Света говорила тоже (и иногда поведение моего родственника это подтверждало), что аутисты как бы бесчувственны. Не имеют эмпатии (чувства сопереживания), не выражают эмоций и безразличны даже к самым близким для них людям: родственникам, маме, отцу и прочим. Я свято верила в это.

И тут вдруг я услышала, как Артем сказал: «Лена! Спасибо за все, что вы сделали для меня! Вы так много сделали для меня. Мне кажется даже, что никто так много не делал для меня. Я вас никогда не забуду!»

И мне второй раз подряд пришлось испытать то самое чувство почти шока, которое было после игры на гитаре.

И я поняла тогда точно и, надеюсь, навсегда: ЕСТЬ ЧУЖИЕ ВЫВОДЫ И ЧУЖОЙ ОПЫТ, А ЕСТЬ НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ И ВСЕГДА ЕСТЬ НОВЫЕ ШАНСЫ. И МНЕ НИКОГДА НЕ НУЖНО ЭТИМ ПРЕНЕБРЕГАТЬ В УГОДУ ЧУЖИМ ВЫВОДАМ И ЧУЖИМ УСТАНОВКАМ.

Чуду есть место всегда!

И эти мои последние выводы были тут же подтверждены.

Я приехала в Москву. И в Москве я узнала, что пришел ответ на еще одно мое взывание к небу: когда я не могла уехать в Москву и просила Бога помочь мне с сыном, я говорила так: «Я не могу сейчас быть со своим сыном, но я сделаю для чужого сына всё так, как для своего, а Ты, Господь, если можно, помоги мне с моим и сделай Сам хоть что-то!»