Мы вернулись - [17]

Когда повозка подошла к воротам тюрьмы, даже сердце сжалось. Но унтер-офицер на этот раз бегло осмотрел пленных, прочел документ, в котором значились фамилии больных, еще раз, тыкая пальцем, пересчитал нас, и повозка тронулась за ворота. Мы с Ковалевым потихоньку пожали друг другу пальцы.

Медленно двигалась наша колымага по улицам Днепропетровска. Больные, у кого хватало сил, приподымали головы, жадно разглядывая город. Ведь мы так давно не видели гражданских советских людей, не видели обыкновенных мирных улиц!

Но как сразу бросилось в глаза, что сейчас это не мирные улицы, а улицы города, оккупированного врагом:

Все, кто нам встречались, имели удивительно обветшалый, какой-то, я бы сказал, обшарпанный вид. По пути мы догнали небольшой возок, на котором лежало две ⎼ три охапки дров. Возок тащил седой старик, сзади подталкивала старуха в паре с 7 ⎼ 8-летним малышом. Одежда ⎼ вся в заплатах, на ногах рваные ботинки казенного образца. Когда мы обгоняли их, возок остановился. Старик посмотрел на конвоира-автоматчика, на повозку, почесал затылок, покряхтел и плюнул. До нас донеслось: "Эх! Жизнь проклятая".

Мы переглянулись. Кто-то из больных буркнул про себя:

⎼ Чего уж хорошего! Одно слово ⎼ оккупация.

И жаль было старика с его возком, а все-таки чем-то он меня и ободрил. Ведь не боится старый ворчать на улице! Раз мы слышим, так конвоир и подавно.

С большой надеждой ждали мы больницы. Пусть в оккупированном городе, пусть ⎼ под немцем, а все же наша, советская организация, наши люди...

Подвода въехала на больничный двор и остановилась у приемного покоя. На крыльцо вышли сестра и пожилая санитарка. Они поздоровались с нами.

Может быть, кому-либо покажется странным, но нас как громом поразило именно это приветствие. Ведь за много недель никто не сказал нам простого "Здравствуйте!" Не стыжусь сказать, я растрогался до слез. Да и все пленные взволновались ужасно. Каждый торопился сказать что-нибудь, ответить погромче, так, чтобы его, именно его услышали.

Сестра спросила:

⎼ Кому помочь? Кто не может ходить? Дружным разнобоем раздались с повозки голоса:

⎼ Не беспокойтесь, сестрица, как-нибудь доползем сами.

И, помогая один другому, больные полезли из повозки. Как приятно было впервые за три месяца плена услышать певучий украинский женский говорок, а не хрипатый окрик гитлеровца или полицая. Я сразу уверился: "Ну, здесь быстро силы восстановим и на ноги встанем".

В приемном покое стояли чистые скамейки. Нас стали регистрировать. В первую очередь записали лежачих больных, санитары тут же унесли их на носилках в палаты. Вместе с другими к столику подошли и мы с Ковалевым.

⎼ Посидите и подождите, ⎼ сказала сестра.

Уже когда всех отправили, стали записывать нас. Мы поняли, что регистраторша хочет записать нас без свидетелей. Это тоже обнадежило. Значит, врач из лазарета сообщил кое-что и нас ждали.

Она спросила:

⎼ Фамилия, имя, отчество, год рождения, чин или звание?

Я ответил:

⎼ Хомич, Иван Федорович, рождения 1899 года, "вэ-пэ".

Регистраторша внимательно посмотрела мне в глаза и спросила:

⎼ А этого хватит?

Я кивнул. Она так и записала: "в/п".

"Военнопленный". По этой записи нельзя было определить, что я полковник, но и нельзя придраться, что скрыто звание.

Начал регистрироваться Ковалев.

⎼ Вы тоже "вэ-пэ"? ⎼ спросила сестра.

⎼ Да.

Сколько надежд внушили нам первые "счастливые шаги" в больнице! После регистрации нас направили в седьмое, инфекционное, отделение. Три месяца тюрьмы приучили нас к осторожности, к молчанию, но тут трудно было удержаться. Еще по пути в отделение мы перекинулись немногими словами с сестрой, санитарками. Так хотелось поскорее узнать, что за люди нас окружают.

Нам ответили: "Люди хорошие, свои".

От этих слав повеяло теплотой.

Позднее мы на опыте убедились, что в отделении все старые работники действительно остались советскими.

Начальником седьмого отделения была врач Наталья Филипповна Гордиенко небольшая, худощавая женщина лет 27-ми. Это была замечательная патриотка нашей Родины. Всем своим существом, всеми силами и знаниями старалась она помочь советским пленным быстрей поправиться, встать на ноги и по возможности освободиться от плена. А ведь это было очень рискованно. Истинных патриотов гитлеровцы выслеживали, забирали в гестапо, и, как правило, люди больше не возвращались.

Обслуживающий персонал больницы много уже насмотрелся, однако наша тюремная грязь удивляла всех. В больнице была ванна, но без горячей воды. Санитарки быстро нагрели два ведра, и мы кое-как отмылись. Надо бы чистое белье, а у нас ничего нет.

Вошла сестра-хозяйка и принесла странные длинные рубашки с короткими рукавами. Ни к кому не обращаясь, она сказала:

⎼ Хорошее белье немцы растащили, остались вот рубахи рожениц, да и те рваные. Мы их выстирали, починили, теперь только ими и спасаемся.

Нас с Сергеем обрядили, как рожениц, а наши вещи сестра унесла, пообещав выстирать и зачинить их, насколько это возможно.

Нас поместили рядом в два бокса, как тяжелобольных. Пришла врач Гордиенко. Она внимательно осмотрела, выслушала меня и, прописывая лекарство, спросила:

⎼ Вы и до войны были так тощи?