Мы вдвоем - [25]

— Мне показалось, — произнесла Алиса.

Горькое, безнадежное рыдание вдруг вырвалось из нее. Ее длинные каштановые волосы (со дня свадьбы Йонатан удивлялся, как ей удается полностью скрыть их под кашемировой пашминой) занавесили ее лоб, глаза и рот, и ему почудилось, что она исчезает в них.

— Алисуш, ты где? — спросил Йонатан, пытаясь добавить в свой вопрос нотку шалости. — Пойдем спать. Пусть нам вместе приснится море. Ты и я играем с малышом в маткот[82] на берегу. Нас овевает приятный ветер, между пальцами ног щекочет и рассыпается песок. Обещаю тебе, у нашего малыша будет маленький милый носик, а то, что там торчало, — это всего лишь его ножка. Я знаю, что он будет отличным спортсменом. Точно тебе говорю, из него выйдет настоящий атлет.

Йонатан вспомнил, что Мика как-то занял третье место в соревновании по бегу среди одиннадцатых классов всей страны, и вся семья, втиснувшись в свою тогдашнюю старую машину, поехала в Бейт-Шеан за него болеть, и если бы ему повезло занять второе место, он бы полетел в Турцию на всемирные соревнования юниоров. Хорошо бы очарование Мики передалось младенцу, и его смелость, и необъяснимая притягательность. И доброта, источаемая Микой доброта. Только пусть на входе встанет маленький полицейский с ситом и отфильтрует нарастающее безумие брата.

6

Утром, когда Йонатан и Алиса проснулись, было шесть часов двадцать минут, а Мика уже был одет (по пути в Бецалели Йонатан вспомнил, что накануне тот не раздевался). Иерусалимское солнце теребило щетину, украшавшую его лицо, привлекая взгляд Йонатана к щекам брата. Смутившись, Йонатан отвел глаза.

Мика сидел на балконе их маленькой квартирка и похлебывал крепкий горячий кофе, уставившие на Эйн-Карем, что раскрывал усталые глаза внизу, постепенно прощаясь с ночной сыростью.

Победным тоном вставшего первым Мика пожелал Йонатану доброго утра.

— Я уже успел выйти на пробежку: добежав до заправки «Паз», спустился по поворотам в Эйн-Карем, к тамошней детской площадке, и вернулся гору. Слушай, в утре есть что-то чистое, — он вдруг заговорил поэтически. — Особенно для такого, как я, который обычно до половины десятого занят улучшением положения подушки и зарыванием в одеяло, — заключил он с гордостью.

— Но почему ты так рано встал? — спросил Йонатан с вызывающей усталостью человека, уснувшего ближе к двум часам ночи.

— Почему? Потому что я чувствую, что боль вопиет к небесам, а все молчат, как будто все в порядке. Я и вправду не могу от этого заснуть.

— Я с тобой совершенно согласен, но хочу рассказать тебе кое-что личное, — бросил Йонатан.

Мика заранее знал, что Йонатан собирается сообщить ему о беременности Алисы. Он уже обратил внимание на толстую книгу о беременности в туалете на бачке, слегка прикрытую ковриком.

Настала тишина, ждущая, когда ее наполнят, наконец Йонатан сказал:

— Мы беременны, — и покраснел, и цицит высунулись из его рубашки и взвились, как флаг, вместе с ветром.

— Как здорово! — воскликнул Мика, силясь изобразить удивление. Подойдя к Йонатану, крепко обнял его.

Затем деловито спросил, на какой они неделе, и Йонатан ответил, что на четырнадцатой, и Мика схватил его за руку и начал, не говоря ни слова, вертеться в танце, и Йонатан тоже заплясал на своих длинных ногах и сквозь смущение услышал, как Мика ликует: «Вот здорово, Йонатан, вот здорово, я так рад за вас!» Но он чувствовал, что не может больше танцевать, что злодеяние и соучастие в жестокости есть сама жизнь, что несправедливо, что он, Йонатан Лехави, движется по накатанной, отслужил, как положено, в армии, работает в порядочном месте и неплохо зарабатывает, ведет нормальную семейную жизнь с любовью, романтикой, и вот-вот, тьфу-тьфу-тьфу, ребенком, и даже состоит в довольно разумных отношениях с Богом, тогда как у Мики нет ничего, что налажено или устроено. Хотя бы устроено. Он скитается с одной работы на другую, от одной подруги к другой, от фрустрации к фрустрации, а главное — от приступа к приступу.

Ненадолго отбросив горькие раздумья, Йонатан с утешительной улыбкой сказал Мике:

— Маме с папой я только довольно прозрачно намекнул, а тебе говорю первому.

Мика взглянул на долину, и его радость моментально улетучилась, к нему вернулось угнетенное состояние. Беспокойно расхаживая по балкону, он сказал:

— Йонатан, я не знаю, что меня больше тревожит: история с Гейблом или то, что нет дождя. Ханука на подходе, а помимо жалких капель, которые накрапывали в обед в воскресенье — ничего. Нужно что-то делать, — добавил он. — Я собираюсь тут в долине, в Эйн-Кареме, устроить массовую молитву евреев и арабов, раввинов и кадиев, чтобы все вместе помолились о дожде. Ты не представляешь, что тут будет в следующее воскресенье. Каждое утро принято произносить слова, и даже я, знаешь ли, все еще эту часть произношу, — произнес он со смешком, — что если Всевышний гневается на нас, то Он запирает небеса. Сейчас, похоже, Он серьезно на нас злится: за коррупцию в стране, за отношение к простым людям, к рабочим, которые надрываются и получают меньше минимума за труд в жутких условиях, Он не готов дать нам дождь и запирает небеса. Нам осталось только все бросить и молиться.