— Завалился, сам удивляюсь. Просто удивляюсь, как это он завалился.
Его слова не получили никакого ответа и повисли в воздухе, как что-то совсем лишнее. Да и что, по совести говоря, можно ответить на такие слова?
Мама сразу открыла дневник на той самой странице, где чёткими красными учительскими буквами было написано, что в субботу состоится родительское собрание, на которое явка всех родителей строго обязательна.
Мама прочла, закрыла дневник и ничего не сказала.
Меньше всего Серёжина мама была похожа на человека, который никогда в жизни не получал двоек и ничего не разбивал. Нет, она не производила впечатления бывшей отличницы и примерной ученицы. Да и что такое, по существу говоря, двойка? А что такое, если уж по-честному рассуждать, этот абажур под названием плафон? Пустяки, вот что это такое.
Серёжа стал ждать субботы. И как всякий человек, он не мог жить без всякой надежды. И он надеялся.
Вдруг мама не сможет отпроситься с работы: ведь у неё суббота часто — рабочий день. А вдруг она просто не захочет туда идти, на это собрание? Решит, что без неё там вполне обойдутся. Подумаешь, явка обязательна. А вот не пойдёт, и всё. Какой уж такой интерес на нём сидеть, на этом собрании? Скука, наверное, зелёная. Или мама вдруг про собрание забудет. Возьмёт и выбросит его из головы. Разве так не может быть? Очень даже может. Человек может забыть даже очень важное. Серёжа почти поверил, что мама про собрание забудет. Мало ли забот у мамы?
Суббота наступила очень быстро.
Мама пришла домой рано, надела свой самый нарядный костюм из золотых ниток и отправилась на собрание. Серёже она сказала:
— Из дому не уходи.
Дверь хлопнула, Серёжа стал ждать.
Он хорошо знал, о чём Нина Алексеевна расскажет его маме. Двойка по русскому и разбитая лампа под названием плафон. Ничего больше он не сделал плохого. И за эти две вины ему, конечно, попадёт — но что в этом страшного? Ну, влетит — не в первый раз в жизни. Почему же Серёжа так беспокойно мечется по комнате, выбегает в коридор, прислушивается к стуку дверей? И почему перед чем-нибудь плохим тоже бывает нетерпение? Скорее бы мама пришла, скорее бы всё это как-то кончилось. Хотя, если подумать, куда спешить? Серёжа сам не понимал. Он всё время смотрел на часы. Стрелки ползли медленно-медленно. Он поставил на газ чайник — вдруг мама сразу захочет пить чай? А она всё не шла. Чайник кипел вовсю, сыр на столе стал блестеть от жира и сворачиваться в корытца.
Хорошо тем, кто ждёт своих родителей около школы. Они там все вместе — Колбасник, Вовка, наверное, тоже. Девчонки. А Вовка удивляется — почему Серёжа не пришёл к школе. Вовка же не знает, что мама сказала — из дома не выходить.
Пойдут родители с собрания. Кого-то поругают, кому-то всыплют. Им лучше, потому что они ждут вместе.
И кто вообще придумал эти родительские собрания? Серёжа их всегда ненавидел. Когда дети жалуются друг на друга, это называется ябедничать. А когда взрослые жалуются на детей, это называется родительским собранием.
Серёжа махнул рукой, включил пластинку и решил больше не волноваться. Не будет, и всё. Он привязал бумажку к нитке и стал играть со своими кошками. Серёжа нёсся по квартире, а за ним — шуршащая бумажка, а за бумажкой — прыжками Паша, а за котёнком — Звёздочка. Весёлый тарарам. И пусть. Нельзя всё время предаваться печальным мыслям. Нельзя сидеть, оцепенев, и ждать плохого. Может, ещё ничего плохого и не будет. Вдруг мама не придаст такого уж большого значения этой несчастной двойке? И тем более — плафону. Подумаешь, большое дело — плафон. Возьмёт и простит мама. Скажет: «Что же ты, Серёжа, натворил? Больше так не делай». И всё, и забудет, и больше ничего об этом вообще не будет говорить. Разве так не бывает? Очень даже может быть! Эй, кошки, поймайте бумажку! Ему уже кажется, что сейчас самое главное — не дать Паше схватить бумажную мышь. Вовремя дёрнуть нитку, вовремя отскочить. А Пашка на своих не очень уверенных толстых лапах несётся изо всех сил и с разбегу проезжает по лакированному полу, как по льду. И короткий тонкий хвостик держит морковкой, а глаза у Пашки голубые, как у Звёздочки. И спинка жёлтенькая. Только у Звёздочки мех, а у Пашки почти пух — лёгкий, мягонький и всегда тёплый.
Притаился Пашка под шкафом, а Серёжа нарочно бумажку поближе подтаскивает — хватай, Паша, вот же она, коварная, хитрая мышь. Ты, Паша, отважный охотник на бумажки. Цапай её! Он, дурачок, выглянул одним глазом, вытянул лапу, напружинился — схватил! А бумажка, эта живая ловкая бумажка, которая на самом деле, конечно, мышь — уж Пашке-то это известно! — скакнула в сторону и смеётся над глупым котёнком Пашей. И Звёздочка смотрит снисходительно и мягко. Что взять с ребёнка? Вырастет, всему научится, гениальным будет. А пока, конечно, не так уж ловок, не так уж проворен. Вот и разъезжаются его слабые лапы. Смеётся Серёжа. Весёлый мальчик, Звёздочка рада, что пришла тогда именно к нему под дверь. Заботливый, добрый хозяин Серёжа. И Звёздочка погладила Серёжин тапок своим боком.
И тут дверь открылась, и мама пришла.
Она остановилась в дверях и смотрела на Серёжу очень долго, потом на Звёздочку, которая сразу отошла в сторону. На Пашу, который наконец схватил бумажку и делал вид, что сейчас её растерзает, потому что она мышь. Мама молчала, Серёжа вглядывался в её лицо, но ничего на нём не мог прочесть. Лицо было замкнутым. Она повесила пальто на вешалку. Золотой костюм делал маму совсем чужой, но главное, конечно, не костюм, а мамино лицо. И глаза смотрели на Серёжу холодно.
