«Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке] - [22]
Другая беда советского медицинского образования состояла в том, что нас готовили "ко всему и ни к чему определённому". Помню речь одного из моих профессоров, произнесённую незадолго до выпускного вечера. Среди прочего он сказал: "Вы выходите из нашего института людьми широкого кругозора. Когда же на работе займетесь конкретной специальностью, такой, например, как пульмонология или инфекционные болезни, старшие товарищи вас подтянут и сделают мастерами в избранной вами области." Приехав в Америку, я увидел: здесь студент-медик начинает изучать терапию, хирургию, клинические дисциплины уже на третьем году. А на четвёртом году он снова повторяет эти курсы на ещё более высоком уровне. Институт окончен, но американского выпускника после этого не посылают заниматься целительством в глухую деревенскую больницу, как это делалось у нас. Его заставляют ещё три года заниматься клинической практикой под наблюдением опытных специалистов. И только после трёхгодичной резидентуры американский медик вправе считать себя полноправным и полновесным врачом.
Доктор А: Но ведь и у нас есть подобие резидентуры — ординатура…
Доктор Б: Общеизвестно, что попасть в ординатуру имели возможность не более 25 процентов выпускников. Избранные. Да и обучение тамошнее даёт юным медикам во много раз меньше практического опыта, чем то, что получают выпускники резидентуры. Не станем забывать: принятый в резидентуру молодой американский врач работает по 70–80 часов в неделю при четырёх круглосуточных дежурствах. Я спросил недавно здешнего медика, через какие годы проходил высший пик его обучения, когда он получил наиболее серьёзный заряд врачебного опыта. Он ответил: "В резидентуре."
Конечно, медицинские институты в нашей стране были по качеству обучения разные. Московский и ленинградский готовили специалистов более высокого класса. А, например, Одесский медицинский институт в последние годы славился лишь своей блатной системой приёма. Чтобы стать студентом, там требовалось иметь в качестве родственника директора завода, обкомовца или на крайний случай председателя колхоза. Неудивительно, что, набирая такого рода случайных студентов, местные мединституты выпускали немало столь же случайных врачей.
Доктор А: Неужели, живя дома, вы никогда не встречали хорошо образованных и умелых медиков?
Доктор Б: Разумеется, встречал. Но я говорю не об исключениях, а о правилах. Вот лишь один конкретный пример: в оставленной нами стране было сто тысяч акушеров-гинекологов. Но, как установило специальное обследование, только каждый третий из них владел мастерством хирургического удаления матки. И вот результат: смертность среди женщин, подвергшихся такой, в общем-то немудрёной операции, чаще всего оказывалась следствием не остановленного вовремя кровотечения. Так оборачивается безграмотность медика для пациента…
Марк Поповский: Переменим тему. Расскажите, пожалуйста, какова судьба врачей-эмигрантов, пытающихся пробиться в доктора американские.
Доктор А (оптимист): Судьба не простая и не лёгкая. В возрасте после пятидесяти нашему брату лезть в американские врачи дело вообще безнадёжное. Обидно, но таковы здешние традиции. В России врач и в шестьдесят и в семьдесят, порой, остаётся вполне уважаемым медиком. Но изображать нас какими-то недоучками по сравнению с американскими коллегами — несправедливо, более того, абсурдно. Уже более двух тысяч наших соотечественников сдали американские медицинские экзамены и либо проходят резидентуру, либо уже приступили к самостоятельному приёму больных. Случайность? Не думаю…
Доктор Б: Я вижу, дорогой коллега, что вам никак не удаётся расстаться с тем идеальным обликом врача, на котором нас воспитала сначала отечественная классическая литература (доктор Дымов и другие), а затем и советская пропаганда. Самоотверженный, равнодушный к материальным благам, весь погруженный в стремление помочь своим пациентам врач — весьма редкая фигура, как среди американцев, так и среди наших соотечественников с медицинским дипломом. Большая часть тех, кто, обдирая кожу, пытается прорваться через американские медицинские барьеры, руководствуется вполне рациональной идеей о будущей хорошей и очень хорошей жизни. Я спросил как-то одного американского видного и преуспевающего медика, бросит ли он свою профессию, если ему предложат на сто тысяч большую зарплату за перетаскивание трупов в анатомичке. "А почему бы и нет? — ответил этот высокочтимый в медицинском мире врач. — В нашей стране любой мой коллега принял бы такое вполне разумное решение." Уверен, что подобный ответ дала бы и немалая часть русских врачей, освоивших нравы мира капитализма. Конечно, среди наших медиков, много лет проработавших на родине, найдутся люди, любящие своё дело и не согласных расставаться со своей профессией, но процент таких "чеховских" докторов весьма невелик.
Марк Поповский: За двадцать лет жизни в Америке я немало повидал врачей как первого, так и второго упомянутого здесь типа. Каких больше — решать не берусь, но догадываюсь: в тот момент, когда наш земляк-врач принимает коренное решение, касающееся его профессии, деньги играют решающую роль. А что вы можете рассказать об отношениях между русскими медиками и врачами американскими? Не возникает ли между ними и нами конфликтов на почве, так сказать, конкуренции?
