«Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке] - [20]

Но очень скоро знаток экономического прогнозирования, прогнозируя будущее своей семьи, совершил серьёзную ошибку. Он подал бумаги на эмиграцию. Последовал ответ: с точки зрения советских государственных интересов выпускать учёного-экономиста за рубеж — нерационально. Прогнозист тут же потерял свою сверхблагополучную работу и, как отказник, на несколько лет повис в абсолютно непредсказуемом пространстве.

Выручал Константина в эти годы его несомненный талант по части нарушения государственных законов. Он рассказывает: "Чтобы прокормиться, я спекулировал, собирал яблоки и помидоры в колхозах и продавал их на Черёмушкинском рынке, писал студентам работы по экономике. Разумеется, не даром. Спекулировал радиоаппаратурой, вступал в контакты с иностранцами и кое-что доставал для них. Покупал в Москве икру и вёз её продавать в Одессу. Меня несколько раз задерживала милиция, но удавалось вывернуться, до суда дело не дошло." Этот монолог мой темпераментный собеседник завершил опять-таки выводом политическим: нарушать законы страны социализма отнюдь не зазорно. Их (законы) надо было нарушать ещё более злостно, ещё активнее. Она (наша страна) того стоит…

Начало американской жизни сопровождалось у семьи Сливиных, как и у многих из нас, нелёгкими переживаниями. У Константина возник конфликт с матерью и сестрой. Они протестовали против его решения идти в таксисты. И не столько из-за престижа, сколько из страха: таксистов в Нью-Йорке постоянно грабят и убивают. Константин тем не менее настоял на своём. "У меня не было другого выхода, — вспоминает он. — Предлагать себя в Соединённых Штатах в качестве учёного-экономиста было абсурдно. Сунулся на курсы компьютерщиков — не понравилось, да и языка не хватало. Сидеть же на шее Америки я не собирался, тем более, что семья наша росла: через три недели после приезда в Нью-Йорк родился второй сын." Позанимавшись несколько недель языком, Константин неплохо сдал экзамены на право вождения. Но чтобы занять место в жёлтой машине, предстояло ещё приобрести так называемый медальон, "игрушку" ценой в 135 тысяч долларов. Деньги давал банк при условии, что новоприезжий выплатит полученную сумму с процентами в течение десяти лет. Так что не прошло и четырёх месяцев, как Константин сел за руль и его жёлтая машина влилась в уличные потоки "столицы мира”.

Решительность и принципиальность, проявленные собеседником в первые дни эмиграции, мне были симпатичны. Особенно, когда я думаю о тех сотнях и тысячах вполне трудоспособных соотечественников, которые годами сидят здесь на государственном пособии. "Я привёз с собой романтические проамериканские чувства, — признаётся Константин. — Живя в СССР, я идеализировал Америку, как и многие из нас. Вблизи порядки здешние оказались более жестокими и менее справедливыми. И тем не менее сидеть на шее у приютившей нас страны я не собирался."

Америку Сливин любит и поныне, а вот картина таксистской жизни, которую он нарисовал, заставила меня ужаснуться. Главная проблема — взаимоотношения с пассажирами. За день в машине бывает до сорока человек. "Уже открывая дверцы такси, пассажир полон ненависти к водителю, — утверждает Константин. — Причина? Он не хочет расставаться со своими деньгами и заранее подозревает меня в обмане. Белокожие пассажиры ещё умеют скрывать свои недобрые чувства, но чернокожие делают всё, чтобы напакостить таксисту: включают на полную мощность музыку, которую я не люблю, указывают, где и как я должен вести машину, где ускорить, где замедлить ход, в каком ряду ехать, кого обгонять. Чёрные преднамеренно замусоривают заднее сидение машины, а подчас и просто убегают, не заплатив за проезд.”

Мой собеседник-таксист снова и снова повторяет, что чувствует себя в своей профессии беспомощным, ничтожным. Каждый пассажир может обхамить его, плюнуть ему в рожу, заявить, что водитель — вор и обманщик. Задаю прямой вопрос: "Подвергались ли Вы когда-нибудь личным оскорблениям со стороны пассажиров?" Нет, такого случая Константин не помнит, но твёрдо знает, что среди пассажиров сколько угодно подонков, готовых унизить его. Стоит им только пожаловаться на него полицейскому и тот непременно оштрафует таксиста. Особенно, если пожалуется чёрный.

Константин признаётся: он старается не сажать в машину негров и южноамериканцев. Это нарушение закона, но, проезжая по улице, где "голосуют" чернокожие, он делает вид, что призывы остановиться к нему отношения не имеют. В аэропорту такой трюк не проходит, если попытаешься уклониться и не взять на борт чернокожего, диспетчер немедля вызывает полицейского.

— Так вы что же, расист?

— Не скрою, в каком-то смысле, да. Не могу преодолеть в себе это чувство. Когда за спиной у меня сидит негр, то вся поездка превращается в тяжёлое нервное испытание. Белые тоже иногда подозревают водителей такси в обмане, но чёрные почти без исключения считают нас ворами и обманщиками.

— Но ведь это же вздор, — не удержался я. — Вы, вероятно, никого и никогда не обманываете, не так ли?

— Всё не так просто. Сначала, в первые месяцы, я действительно старался не нарушать здешних законов, но потом увидел, что моя честность абсурдна. Теперь я постоянно везу пассажиров в аэропорт Кеннеди наиболее длинным путём, убеждая их при этом, что избранный мною маршрут самый короткий и удобный. Поездка такого рода обходится пассажиру в 5–6 лишних долларов. Конечно, никогда не хочется обманывать порядочного человека, с которым по дороге ведёшь вроде бы дружелюбную беседу. Но дурю и таких. У меня нет выбора. Я не стал христианином, и для меня сегодня такого рода трюки — кусок хлеба, от которого я отказываться не собираюсь. Между прочим, таксисты арабы и пакистанцы обставляют своих пассажиров ещё круче, но я их не порицаю.