Мы с Санькой в тылу врага - [2]

Что правда, то правда: Колин отец был когда-то матросом. У них в хате, на стенке, убранной вышитыми ручниками, и сейчас висит фотокарточка красивого молодого мужчины с черными усами, в бескозырке. На бескозырке написано: «Быстрый». Мы с Санькой, когда дома не было взрослых, залезали на стол и сами читали. Из пулемета он тоже, наверно, белых бил, потому что на груди его лежали крест-накрест пулеметные ленты.

Колин отец погиб лет десять назад. Застрелили из обреза ночью. Он был председателем сельсовета.

— А моего деда при буржуях розгами секли, потому что он шапку не хотел снимать, — похвастался вдруг Санька и с такой гордостью посмотрел на нас, будто это не дед, а он, Санька, не снимал перед буржуями шапки. Его облупившийся нос блестел, как намазанный салом. Он даже забыл про свою шишку.

Тут уж и я не смолчал. Правда, моего деда не секли розгами и отец не был матросом, но мне тоже нашлось что сказать.

— А мой отец, — сообщил я, — когда ходил в школу, кочергу в классе возле двери поставил. Поп шел на урок, дверь отворил, а кочерга по лбу ему ка-ак треснет!..

Санька расхохотался, а Коля спросил:

— Ну и что такого?

— А то, что шишка у попа была побольше, чем у Саньки. А поп схватил отца за ухо да в угол. Коленками на гречку.

— А розгами не секли? — поинтересовался Санька.

— Нет, только дома веревкой.

И так всю дорогу, пока не разошлись по домам, мы спорили, защищая честь своих отцов и дедов.

2. „ЭЙ, ПО ДОРОГЕ… ”

Наша с Санькой парта лучше всех в классе: она стоит у окна. Сидеть тут куда интересней, чем в любом другом месте. Пройдет ли кто-нибудь школьным двором, проедет по дороге грузовик или подвода, опустится в свое гнездо аист — все мы видим. Зато и замечания Антонины Александровны сыплются на наши головы как горох.

— Маковей, не вертись!

Это Санька засмотрелся на безногого кузнеца, деда Тимоха, который на своей трехколесной «лисапеде» подкатил к сельмагу.

— Сырцов, тебе неинтересно на уроке?

Это уже я наблюдаю, как рыжая кошка уборщицы тети Марьи подкрадывается к воробью.

А сегодня нам и подавно не сидится: скоро прозвенит последний звонок, после которого мы на все лето станем вольными орлами. Завтра уже каникулы!

У Антонины Александровны тоже приподнятое настроение. Она пришла в класс торжественная и радостная. В ее гладко причесанных волосах сегодня как будто меньше седины, как будто разгладились и морщины на лице. В новом синем платье, маленькая, худенькая, она ходит между партами и тоненько говорит:

— Дорогие мои мальчики и девочки. Вот и еще один год прошел. Мы с вами на пути к вершинам науки поднялись еще на один пригорочек. Пусть он и небольшой, но…

По-праздничному блестят стекла ее очков, которые как-то сами собой, без дужек, держатся на носу. У нас с Санькой так не получается. Сколько раз мы делали из тонкой медной проволоки такие очки — и все впустую. Едва нацепишь на нос, они тут же и свалятся.

— …но и на каникулах не забывайте, что вы школьники, — продолжает щебетать Антонина Александровна, а Санька толкает меня локтем под бок и показывает глазами на окно.

Там, на улице, возле трансформаторной будки, которую недавно построили рядом со школой, вышагивает колхозный электромонтер Иван Буслик. Если б и захотел, лучшей фамилии Буслику не придумаешь. Ноги у него тонкие, длинные, как у аиста — бусла, по-нашему. Он шаг сделает, а обычный человек — два.

Буслик высоко задирает голову и что-то рассматривает вверху, в переплетении проводов. На животе у него широкий пояс с цепью, а на плече железные когти, которые он всегда цепляет на свои длиннющие ноги, когда хочет залезть на столб.

Электричество для нас еще новинка, можно сказать, — чудо. Его провели с полгода назад, и все мы, дети и взрослые, диву даемся, как это по железной проволоке бежит огонь, как он залезает в лампочку и горит там без керосина и чада. Моя бабушка так только плечами пожимает:

— И придумают же…

А Ивану Буслику все это понятно, как свои пять пальцев. Вот почему он, считай, самый уважаемый человек в глазах деревенских мальчишек. Вот почему мы всегда с затаенным дыханием следим, как он лезет на столб или открывает дверь трансформаторной будки. Зайти бы туда самому да поглядеть, что делается за дверью, на которой прибита табличка с надписью: «Не трогать. Смертельно». Но Буслик нас и близко не подпускает. Единственное, что нам позволено, — это носить за ним тяжеленные железные когти.

Остальные классы уже отпустили, а наша учительница все никак не может с нами расстаться, будто мы не просто расходимся на каникулы, а улетаем, как птицы в теплые края.

Она советует нам собирать гербарии, засушивать разные цветочки, листики. Все это нам пригодится, когда мы придем в четвертый класс.

А под окном стоит Митька Малах из третьего «А», или, как мы его зовем, Монгол, и машет полотняной сумкой с книгами. Митька страшно рад, что он уже на улице. Его толстые губы расплылись в счастливой улыбке, вместо глаз — две масляные щелочки.

Я показал Митьке кулак, а он мне — язык. Тут в самый раз было бы крикнуть:

— Малах, Малах! В рябых штанах!

Да в классе не крикнешь.

— А осенью, когда вы придете в четвертый класс, у нас будет новая школа, — продолжает Антонина Александровна. — Новая, просторная, светлая.