Мы с Санькой — артиллеристы... - [67]

За завтраком масла уже не ел весь взвод, а не только наше отделение. И комбат, прогуливаясь мимо столов, этого не заметил.

И вот мы во главе с Санькой шагаем в город. Мы — это я, Коля Кузнецов, Толик Гетман, Генацвале и Лёва из Могилёва. Лёва несёт котелок с маслом и всю дорогу канючит:

— Хлопцы, ну давайте по очереди.

С нами собирался пойти ещё и Ваня Расошка, но в последний момент погорел: перед увольнением подполковник проверял, хорошо ли мы убрались, и вытурил Расошку из строя из-за гимнастёрки, запачканной краской. Конечно — художник.

Разжиться мёдом можно только на базаре, и только там мы поняли, что не простое это дело — купить хороший мёд. Если бы его продавали только на взгляд, то оно быстрее можно выбрать, а то ведь дают и лизнуть с собственного пальца. А он один другого слаще.

Начали мы выбор у бородатого дядьки. Первый, как командир, лизнул Санька, похлопал губами и сделал вид, что прислушивается к вкусу. За Санькой — я. Сладко, аж горько. За мной — Коля. За Колей протянул к ложке палец Гетман, но Гетману, Лёве и Надару лизнуть уже не удалось: дядька спохватился и убрал ложку, посетовал:

— Ишь вы, купцы-молодцы. Так и будете всей командой? А в кармане вошь на аркане.

— На, смотри, — показал обиженный Санька подполковнические купюры, — ещё и тебя купим!

— Да я что? Пробуйте, пожалуйста, — сразу сменил пластинку скупой торговец.

Лёва протянул свой палец, но хлопцы на него цыкнули. Мы уже обозлились.

И сразу, увидев, что мы при деньгах, весь медовый люд оживился:

— Берите у меня, товарищи военные, хороший медок, липовый!

— Луговой! Луговой! С различных цветов!

— Пожалуйста, гречневый!

Лёва, чтобы снова не остаться с носом, где не возражают, лижет один и тот же мед и по два раза. Да и все мы хорошо насолодили во рту. А Санька — опытный базарный жук. Мы с ним в своё время немало щавелем поторговали и знаем правило: хочешь купить выгодно — не хвали товар. И Санька не хвалит, морщится, а глядя на него — и мы.

Купили мы мёд тогда, когда уже не было у кого выбирать, — у последней за прилавком бабки. Мед у неё был не слаще, чем у других, но ведь не заходить на второй круг, надо и меру знать. Тут Санька не сморщился, кивнул головой: вот он, мол, самый лучший.

В палату к Костику нас не пустили, но он умудрился выйти сам. На дворе весна, уже сошёл снег, вокруг бесятся воробьи, но от реки тянет сырым ветром, и мы нашли под стеной здания укромный уголок, где пригревает солнце и где нас не найдут госпитальные медсёстры. На Костике большой, не по росту, синий больничный халат, с взрослой ноги тапочки — шлёпанцы, и в этих нарядах он кажется нам ещё более маленьким и совсем несчастным. К тому же он заметно в больнице похудел, нос ещё больше заточился, а под глазами синие круги.

Пискля нам обрадовался неведомо как: горячо жал каждому руки, счастливо смеялся, всех нас хвалил:

— Ой, молодцы, что пришли. Я уже совсем здесь заскучал. Так хочется в батарею, что взял бы и убежал.

— Успеешь в батарею, — утешил его я и пошутил: — Посачкуй немного.

— Ага, посачкуй, — вздохнул Костик. — Каждый день уколы, пилюли. Ну его, такое сачкование.

Тут и хлопцы на меня взъелись:

— Ты скажешь тоже.

Хотя мы были в укромном месте, нам не удалось наговориться. Лишь отчасти рассказали батарейные новости, не успели ещё и ошарашить его маслом с медом, откуда ни возьмись — медицинская сестра.

— Лемешко, это что за фокусы? — налетела на Костика она. — Я уже с ног сбилась, его разыскивая, а он тут прохлаждается. Марш в палату!

Мы попытались были её уговорить, чтобы позволила Костику побыть с нами ещё, Коля-гусар отпустил ей даже комплимент насчёт чудесного характера, что будто видно по её глазам, но ничего не помогло. Хуже того, она набросилась и на нас, пригрозила доктором, чтобы мы не нарушали режим. Вот мымра!

Прощаясь, Костик вдруг повесил нос:

— Боюсь, хлопцы, что дела мои плохи.

Мы начали его уговаривать, чтобы не брал в голову, но он безнадёжно махнул рукой:

— Если опять рентген покажет, могут перевести в окружной госпиталь, а хотят и вовсе комиссовать.

И пошёл, так больше и не оглянувшись. По плечам, вздрагивающим под больничным халатом, можно было догадаться, что он заплакал.

Сейчас каждую субботу наш взвод не ест масла, а в воскресенье кто-нибудь относит его в госпиталь. Кроме нас, Костику помочь некому. Он — детдомовец. Может, наши передачи ему и помогут, и проклятый рентген ничего не покажет.

А мы уже не салаги

Экзамены прошли успешно. Я даже по химии четвёрку нахимичил. Нам прочитали приказ генерала о переводе на второй курс, и теперь мы — не салаги. Теперь и нам можно смотреть на будущих первокурсников сверху вниз. А они уже вьются у канцелярии училища, табунятся на КПП — сдают документы для поступления. Ну и скворцы, смотреть смешно, такие они пугливые, покладистые, особенно — деревня. Я для них — авторитет, а Санька — и того больше.

Сбылась мечта Лёвы Белкина: он купил-таки себе подержанный фотоаппарат «Москва». В раскрытом виде аппарат представляет собой чёрную гармошку со стеклянным глазком на конце — объективом.

Как и обещал, Лёва нас с Санькой сфотографировал первых. Снимались мы возле пушки, стоящей на цементированном фундаменте возле парадного подъезда учебного корпуса. Санька сел на станину и сдвинул пилотку набекрень, а я, стоя рядом, положил ему руку на плечо, а в зубы взял офицерский окурок из-под «Казбека», специально найденный для такого торжественного момента. Пускай думают, что я тут уже курю, и не что попало. Правда, за такой снимок от комбата или от капитана Захарова может и нагореть, ведь курить нам строго запрещено, ещё больше строго, чем в обычной школе. Но так красивее. Без папиросы невзрачно.