Мы с Санькой — артиллеристы... - [50]

Не преминул отец, чтобы не напомнить, как надо служить — стараться. Вот он старался, так, несмотря на малограмотность, и сержантом стал.

Из отцовских разговоров выводы сделала бабка.

— Вот так, бесёнок, — сказала она Глыжке, убирая со стола — учись как следует, Если хочешь быть командёром, а нет — сиди на постных харчах.

Глыжка — парень уже изрядный, перешёл в четвёртый класс, давно уже не картавил, хотя и носит свое детское прозвище.

— Не командёром, а командиром, — поправил он старуху и вылез из-за стола.

Когда пришёл Санька, отец сделал смотр и ему. А потом попросил нас стать рядом и весело сказал:

— Ты посмотри, старая, какие орлы. Пропали девки, посохнут на сухари.

Бабушка, глядя на нас, немного поплакала, вспомнила мою мать — вот бы та увидела. Затем она успокоилась, высморкалась в фартук и успокоила отца насчёт девок.

— Ты за девок, — говорит, — сильно не переживай. Они сейчас такие, что и сами захомутают этих телят.

Мы с Санькой, немного покраснев, хмыкнули. Много она знает, старая, какие сейчас девчата и какие сейчас мы. А она опять:

— Не хмыкайте — найдутся, если уже не захомутали.

Пристальное око у бабушки: нам действительно невтерпёж идти из дома, Санька уже давно мне подмигивает, но после таких бабушкиных слов сразу не уйдёшь, надо же хоть для приличия посидеть и поговорить, чтобы подозрения у старухи не укрепились. А ведь оно не сидится, мы словно на иголках. У нас времени мало, а ещё же надо купить подушечек с повидлом, ещё надо найти, где живут наши девчата, ведь мы только адрес знаем, а сами же там никогда не были. Было бы, разумеется, лучше, если бы мы их застали в деревне. Но Санька уже разведал, что они тут только переночевали, а утром, нагрузившись картошкой, пошли в свой техникум.

В конце концов мы всё, кажется, дома рассказали о своем училище, всем, чем было, похвастались и начали собираться в дорогу. А бабушка не хочет меня пускать.

— Хотя бы переночевал, — просит она.

Но тут её уже остудил отец. Он понимает, что служба — не дружба, что с этим в армии строго. Это если в колхозе не выйдешь на работу — прогул, а в армии — дезертирство. За это — трибунал.

Перед трибуналом бабка отступила, и мы побежали бы из дома сразу, но потерялся мой картуз. Лежал на углу и пропал.

— Это уже тот идол схватил — догадалась бабка и вышла вместе со всеми на улицу, чтобы поискать Глыжку. К счастью «идол» далеко не сбежал. Он красовался в картузе перед своими товарищами у двора.

В город мы пришли быстро. Летели на всех парусах: рассчитывали догнать Катю и Соньку в дороге, думали, что с картошкой они не очень разгонятся, если тяжёлая ноша, то будут отдыхать, но не догнали. Пришлось самим, как сказал бы подполковник Асташевский, ходить и читать вывески, искать улицу, искать дом, где они живут. Но ведь оказалось, что найти не так просто: вывески вывесками, да улицы же сейчас известно какие: дом стоит, двух нет — то пожарище, которое заросло полынью, а то полуразрушенные стены, если дом был кирпичный. Но где-то и там, под кучами камней, видимо, в подвалах живут люди, так как есть на руинах и номер дома. Но язык, как говорят, и до Киева доведёт. У одной молодки спросили, у деда, у дядьки, у дивчины — и нашли-таки. Санька остановился и спел:

Вот эта улица,

Вот этот дом,

Вот эта барышня…

Дом оказался не ахти какой — деревянная, осевшая от старости, изба. Правда, большая — на два крыльца. Когда-то она, видимо, была красива, ведь окна и наличники отделаны резьбой. Но остались от той резьбы одни следы. Железная крыша тоже по коньку вогнулась.

Вот здесь и живут наши студенточки. Только как с ними увидеться — свистнуть или зайти? Решили зайти: бог знает, что будет с тем свистом, всё-таки не дома, не в Подлюбичах. Да и в погонах же…

Только не так это просто взять и зайти. Там же и хозяйка есть, и неизвестно, как она относится к разным там ухажёрам, ещё покажет нам, где порог. Страх, правда, небольшой, но ведь у нас есть и своя гордость.

Зашли мы прилично, культурно. Деликатно постучали в дверь — нам никто не ответил, в тёмном коридорчике под кастрюлей только сердито сипел примус. Постучали во вторую дверь — выглянула седая бабушка в очках:

— Вам кого?

— Землячек ищем.

Из-за бабушкиных плеч показала голову Катя и охнула:

— Ой, одну минуточку!

Слышим, за дверью поднялся какой-то переполох: шушукание, беготня, донеслось ещё одно «ой». Когда мы переступили порог «землячки» сидели уже на диване с таким видом, будто собрались фотографироваться. Правда, немного озадаченные и покрасневшие.

Видим, что девчат мы поразили своей не просто военной, а почти что офицерской формой. А как же — на нас и в городе оглядывались. Бабушка в очках тоже нас с любопытством осмотрела и пропала в коридоре, видимо, пошла к своему примусу.

И вот сидим мы уже с четверть часа, а разговор не клеится.

— Ну, как вы?

— Ничего.

— А вы?

— Нормально.

Девушки почему-то стесняются, изредка перешёптываются и без причины хихикают. На столе лежат нетронутыми наши конфеты-подушечки, хотя Санька и предлагал уже не раз:

— Угощайтесь.

Взяли всего по одной.

Там, в деревне, мы с ними были бойкими. И разговаривать о чём находилось, и шутки шутили. А тут и у нас языки словно не свои. Может, что в гостях? Да и девчата наши уже какие-то не такие. Считай, что взрослые. Сколько мы их тут не видели, а как похорошели. У Соньки плойка городская, а Катя, кажется, свои веснушки на носу и щёках припудрила.