Мы с Санькой — артиллеристы... - [48]

Вот если ты это сделаешь да ещё ночь переспишь на тех клиньях вместе со штанами, положив их под подушку, то утром будет у тебя клёш на загляденье. Такой клёш имеет преимущество даже перед расшитым. В расшитых, был случай, хлопцы однажды пришли из увольнения посрамлённые. Им патруль лезвием порезал вставные клинья. Да и в училище начальство надо обгонять — заставит распороть. А клёш цельнорастянутый всех ставит в тупик: и патруль и начальство. Посмотрят, что ничего не вшито, и плечами пожимают. А пройдёт день-другой, и всё становится на место: сукно садится. Вот в этом недостаток такого клёша. Перед следующим увольнением снова нужно его натягивать на фанеру. А штаны же, конечно, не железные — часто рвутся при этом, холера.

Все эти премудрости нам знакомы, но мы с Санькой перед первым увольнением боимся их применить. Может быть, что подполковник сам проверит каждого, раньше чем выпустит за порог казармы. Тогда и не захочешь той моды.

Так оно и случилось. Подполковник всех, кто идёт в увольнение, проверяет сам. Ну, думаю, дядька Лобан погорит, вылетит из строя шпунтом. И тогда мы ему весело споём «напрасно старушка ждёт сына домой» Под «старушкой» имея в виду Аллу Аркадьевну, конечно.

Но Лобан оказался не таким лопухом, как нам думалось. Он встал на проверку в обычном обмундировании и, только получив записку об увольнении, пошёл переодеваться в модное, одолженное у кого-то из батареи второкурсников. Там у него нашлись приятели. Ничего — не погорел здесь, так в городе, даст бог, схватят патрули.

И вот мы с Санькой, осмотренные комбатом с головы до ног и благословлённые им на хорошее поведение в людях, уже за воротами КПП. Впереди почти полсуток воли — иди куда хочешь, беги на все четыре стороны. И планы у нас прямо-таки наполеоновские — идти и всех покорять своим видом и подарками. Мы сегодня люди богатые. У меня за плечами вещевой солдатский мешок, а в нём для бабушки два брусочка душистого мыла, которые были выданы мне для умывания. Я их сберёг, сам пользуясь обмылками, что оставались после бани. Пусть старуха хоть в конце своей жизни помоется туалетным мылом, пусть понюхает, как оно пахнет. Она век такого не нюхала.

Отец тоже будет рад, ведь я несу обратно его солдатские ботинки, в которых он провожал меня в училище. Только он сейчас их не узнает. Я наваксил их казённой дармовой ваксой так, что аж блестят. А главное — старшина Хомутов сносил их в нашу мастерскую, и там их так подбили, что сноса не будет. Даже железные подковки есть на каблуках и носках. Тут, конечно, спасибо старшине. Я его не просил ремонтировать, так как даже не знал, что это можно. Это он сам, посмотрев на них, сказал:

— Что же ты понесёшь отцу такие развалюхи.

Сейчас ботинки вроде новые. Чем не подарок?

Есть и Глыжку как обрадовать: пара артиллерийских эмблем, два пера для ручки, карандаш и десятка два кусков сахара. Эмблемы и перья, конечно, — мелочь, они есть у нас в запасе, а вот с сахаром получилось неловко. Уже зная, что пойду в увольнение, я вчера за ужином и сегодня на завтраке пил чай постный. Это заметил Генацвале и прицепился, почему это я пощусь. Чтобы он чего не подумал, пришлось признаться, что брата хочу угостить. Тогда Надар блеснул глазами.

— Ты мне друг?

И свой сахар отдал. Санька, Лёва и Гетман также отказались пить чай с сахаром. Неловко получилось. Но теперь парень хоть во рту посластит. А я, если дома разживусь яблоками, то отблагодарю.

Санька тоже несёт своё мыло матери. Словом, мы идём домой не с пустыми руками. И не с пустыми карманами. Нам выдали оклады за месяц по солдатской норме. Так что хлопцы и при деньгах. И, по нашему разумению, не малых. Так мы прикинули, что, может, хватит сфотографироваться и перед своими ухажёрками шикануть — купить им граммов по сто конфет-подушечек с повидлом внутри, а то и по двести. Души у нас широкие. Конечно, неплохо было бы сводить их и в городское кино, но это уже как хватит средств.

Город мы миновали быстро, как сейчас можем сказать, форсированным маршем, и нигде, к счастью, не встретили патруля. Попался на глаза только один лейтенант. Хоть и пехотинец, но приветствовали, и он нам в ответ козырнул. В увольнении и с пехотой надо считаться. Придерётся, и что ты ему сделаешь, если он офицер, а мы ещё даже и не курсанты? Будешь стоять и слушать мораль.

Где мы только дали себе передышку, так это возле пустой витрины магазина, который попался нам по дороге. Тут оно, как на лихо, у Саньки шнурок развязался, а у меня с лямками вещевого мешка сделался непорядок. Вот из-за этого и остановились, а то ещё некоторые подумают, чтобы посмотреться в стекло. Мы только по одному или по два раза глянули в него и пошли своей дорогой.

Дома меня не ждали. Я же не писал, что приду, потому что и сам этого до последнего не знал. Открыл я тихонько дверь — бабка в одиночестве у окна Глыжкину рубашку латает. Не оборачиваясь она протянула одёжку в мою сторону и сказала:

— На, носи, шамадёрга. Может, до вечера и хватит.

Только когда я засмеялся, старуха оглянулась и открыла от удивления беззубый рот. Клубок ниток покатился с подола на пол, а бабка хлопнула в ладоши.