Мы с Санькой — артиллеристы... - [49]

— Ах божечки же ты мой! Кто же это к нам пришёл. Я же думала, что умру и не увижу.

А потом подхватилась и закричала куда-то в сени:

— Гришка! Гришка! Где тебя черти носят? Беги отца поищи!

Глыжка не откликнулся, и старуха пожаловалась:

— Хоть на цепь сажай. Со школы — и за порог. А сегодня воскресенье, так, видимо, на край света сбежал.

Это для меня — не новость, меня поразило другое, как бабка бросилась к лавке, на которую я намеревался сесть. Она резво обогнала меня и вытерла лавку фартуком, будто перед большим гостем.

— А то у нас знаешь, как тут, — будто оправдываясь, сказала она при этом, — не успеваешь убирать. А у тебя же всё такое новое да дорогое.

Мне стало неловко, что бабка передо мной так бегает, и я взялся за пустое ведро, чтобы сходить за водой и тем показать, что я не такой уж и пан. А старуха опять:

— Ой, дитятко, брось! Там лужа у колодца, ещё утопчешься в грязь своей обувью. Прибежит тот басурман, сам принесёт.

Басурман известно кто — Глыжка. Когда я пришёл с водой, он уже был дома и ощупывал мой вещмешок. А вскоре пришел и отец, усталый и давно небритый.

Придя с войны, он редко бывает весёлым, а больше какой-то суровый, озабоченный, всегда в глазах его какая-то тяжёлая дума, много курит и вздыхает. А тут, вижу, обрадовался, улыбнулся. Здороваясь со мной, даже пошутил — перед тем, как подать мне, он обтёр свою руку о штаны, а затем уже и протянул:

— Ну, давай твою офицерскую.

Бабушка бросилась подавать обед, засуетилась возле печи, а отец пока что разглядывает меня. Сев на скамью, он попросил, чтобы я повернулся перед ним туда-сюда. Обмундирование ему тоже понравилось, но, не в пример бабушке, он нашёл к чему и придраться. Где были мои глаза, когда я брал себе ботинки? Не мог взять на номер больше? Впереди зима, а нога ещё растёт — не влезет портянка. Вот тогда я поулыбаюсь, когда ноги обморожу, тогда буду форсить. Но лучше всего для солдата сапоги, да ещё если есть суконная портянка — и валенки не нужны. Когда он служил, то всегда брал сапоги на номер больше и горя не знал: и зимой тепло, и летом мозолей не носил. Солдат с мозолями — это полсолдата, особенно в походе. И куда смотрит наш старшина?

Успокоился отец только тогда, когда я сказал, что наш старшина смотрит туда, куда и он. Мне дали ботинки действительно навырост. А эти я взял у товарища сходить в увольнение.

Мои подарки всем пришлись по душе. Бабка понюхала мыло раз пять. Ах, как пахнет, да маленькое. Отец, правда, от своих ботинок не ахал, но спасибо сказал и похвалил мастера, который хорошо подбил подошвы и подковки, а также старшину Хомутова — умный человек. А Глыжка и вовсе на седьмом небе. Такое богатство парню привалило: эмблемы, перья, карандаш и ещё сахар. Правда, бабка половину сахара тут же отобрала.

— Сразу съешь, так язык проглотишь вместе со сладким, — сказала она.

Глыжка не возражал, а только глазами проследил, куда старуха его спрятала. Я уверен, что долго он там не пролежит.

Сели обедать. Как я любил раньше густой ячменный крупяник! Да ещё с постным маслом. Один мог полчугунка съесть. А тут отведал — разучилась, что ли, его бабка варить? Лук жареный плавает. А я его не люблю, отгоняю ложкой в стороны. Вот и картофелина попалась «с козликом» — тоже её вбок.

Отец смотрит на всё это и хмыкает в усы. Заметила и бабушка, что я ем прихотливо, и — добавила мне лишнюю ложку постного масла, чтобы было вкуснее. И вдруг неуверенно как-то спросила у отца:

— Яичницу сделать, что ли?

Ну, если бабка решилась на яичницу, значит, я действительно — необычный гость. Простым гостям её не подают. Я же знаю, что такое яйца. Не успеют куры снестись, как их сразу — на базар, чтобы разжиться какой копеечкой. В колхозе же денег не платят, а на всё надо: и на штаны, и на керосин, и на соль. Да и каждая курица ещё обложена налогом. Её яйца нужно нести не только на базар, а ещё и государству, иначе придут из сельсовета и будут грозиться за недоимку её описать, чтобы забрать. Вот, видимо, отец и невесел от такой жизни. Но тут он бабку поддержал:

— Давай! Если уж такой праздник, режь последний огурец!

— А, не надо, — возразил я, потому что стало стыдно, что они ради меня идут на такое — яичницу будут делать.

— Чего там — не надо? — разошёлся отец. — Что мы, хуже тех, кому носим на базар? Съедим — не подавимся!

Больше всех яичнице был рад Глыжка. Он ел её не спеша, откусывал по чуть-чуть, чтобы на дольше хватило. За едой зашёл разговор, как там кормят, в училище. Ну, я и похвастался, что паёк хороший, даже масло дают аж по двадцать пять граммов в сутки.

— Тогда, конечно, — согласился отец, — что постное масло против сливочного? В армии не пропадёшь.

И начал он вспоминать, что когда и он был до войны красноармейцем, то тогда тоже хорошие пайки давали. А кто с поваром дружил, тот вообще жил припеваючи. Отец советует и мне подружиться с поваром. Аж слушать смешно. Ну, что он понимает, когда был тогда всего лишь солдатом? Но отцу этого не скажешь. Пусть старик хвалится, как ему земляк-повар наливал в котелок первый половник с самого верха котла, где один жир, а второй — со дна, где только гуща. Вот это было сытно. В войну, правда, как приходилось: иногда — с квасом, порой и с водой, а то и без воды.