Мы с Санькой — артиллеристы... - [2]

А пока что я перекинул свои скороходы через плечо, Санька — материнские разбитые наголову сапоги, которые осталось на раз обуть, и мы пошли босиком, не оглядываясь больше на деревню и дружно насвистывая марш, который мы недавно переняли у Юрки: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!». Мы идём по горячей дорожной золе, идём по щебню вдоль железной дороги, по неровной городской брусчатке — нет нам препятствия. Ногам свободно и легко, не то что в обуви с чужой, взрослой ноги. А пробить подошвы на каком-нибудь горелом гвозде или колючей проволоке мы не боимся, ведь они у нас твёрдые, толстые и прочные, как на солдатских немецких сапогах. Одно что без железных шипов.

Если по-человечески, то в городе стоило бы и обуться, всё-таки город. А присмотрелись, так мы тут и не белые вороны. На базар деревенские женщины котомки с зеленью прут босиком, не говоря уже о девчатах и таких сорванцах, как мы. Наши с Санькой городские ровесники тоже не в штиблетах расхаживают. А если уж кто в чоботе, или хоть в ботинки или во что другое обут, то тот, наверное, зарабатывает кучу денег или уж слишком большой интеллигент. Словом, и здесь можно жить босому человеку. Тем более что и стежки-дорожки терпимые: воронки от бомб и снарядов давно засыпаны битым кирпичом из руин, давно притоптаны и прикатаны, из-под ног убраны следы былых боёв и бомбёжек: завалы, кровельное железо, битое стекло и прочий щебень, из-за которого тут ещё недавно было ни пройти ни проехать.

Бежится нам ходко, бежится нам весело, особенно по улице с артиллерийским названием — Батарейная. Хотя она такая же, как и все окраинные улицы города, почти полностью деревянная, с покосившимися полуразрушенными заборами, с пепелищами, успевшими уже густо зарасти полынью, репейником и разным другим быльём, с разбитой пыльной дорогой, но она нам, как своя, самая родная улица в городе. Что ни говори, не какая-нибудь там Крестьянская или Полесская, а всё-таки Батарейная. И назвали её так, видимо, не без причины. Возможно, на ней квартировала когда-нибудь какая-то знаменитая батарея, или, может, из здешних ребят много служит в артиллерии, или из-за того, что здесь недалеко уже и до нашего училища, или просто по ней чаще, чем по другим улицам города, любит прогуливаться наш брат — батареец. Но сколько мы ни присматривались, сколько ни стреляли глазами, ни одного служащего из своего рода войск так и не встретили, проехала только, стуча расхлябаными бортами и наделав вони, старая полуторка и босая девушка перешла нам дорогу с полным ведром.

— Эй, рыжая, дай напиться! — вдруг вежливо так попросил её Санька, и я от неожиданности аж остановился. Вот как парень осмелел, не поступив ещё в училище, к городским девкам цепляется. А та только брезгливо взглянула в нашу сторону, нос — вверх и почесала своей дорогой. Хорошая, видать, фифа.

А напиться и впрямь не повредило бы. Солнце уже хорошо припекло — скоро полдень. Только где тут напьёшься? Это тебе не деревня, что подошел к колодцу, поскрипел журавлём и хоть на голову лей. Возле единственной на всю Батарейную колонки стоит изрядная такая очередь с вёдрами, а вода из крана чуть-чуть журчит тонкой нитью, и нужно иметь время и терпение, чтобы набрать полное ведро. У нас терпения хватило бы, да времени в обрез. Перебьёмся как-нибудь и так.

Миновали мы водяную очередь — попали на хлебную. Эта ещё мудрее той. Народу тут, что и бог отступился бы, если бы он хлеба захотел. А крика здесь, а гвалту! Особенно волнуется очередь, когда двери небольшого, с облупленной штукатуркой кирпичного магазинчика берут штурмом инвалиды. Очередь, как мы приметили с Санькой, ведёт себя различно: кто ругается, кто заступается, а инвалиды доказывают, что они имеют право. На их стороне и милиционер, хотя он ничего не может сделать с очередью: не очень его слушают.

Не легко пробиться в хлебный магазин, и не легче из него выбраться. Вылезают оттуда все расхристанные, взъерошенные, с оборванными пуговицами и рукавами, потные — чуть живые, но с хлебом. У кого целая буханка, у кого ещё и ломоть в придачу.

По правде сказать, всё это зрелище нас с Санькой не очень трогает. Просто интересно немного — и всё. Если бы мы имели даже большие деньги, хлеба нам здесь не продадут. Здесь важнее денег хлебные карточки. А где их нам с Санькой взять, если мы не городские, нигде здесь не работаем и не служим?

А хлеб свежий. Из магазина пахнет так, что голова кружится. И, видимо, вкусный. Хлопец не больше нас, который только что едва выбился из очереди на свободу, помятый и расхристанный, жадно на наших глазах съел всю добавку к буханке. Мы с Санькой проглотили слюну и пошли своей дорогой прочь от соблазна. Ничего, — поступим в училище, так, может, ещё не такой хлеб есть будем и не по столько, а, как говорил Юрка, под самую завязку.

За улицей Батарейной город закончился. До училища теперь рукой подать. Вон они под редкими соснами на возвышенности, кирпичные здания, где я когда-то умирал от сыпняка. Тогда там был госпиталь, а теперь — училище. Дорога знакома.

Сев на траву, мы в конце концов обулись. И не абы тебе как, а ещё и поплевали каждый на свои сколько слюни было, тряпочкой потёрли, надеясь на блеск. Только много надо плевать на Санькины сапоги и на ботинки моего отца, чтобы они хоть немного заблестели.